Волчанский крест

Орлик открыл уцелевшую бутылку водки, глотнул немного из горлышка, просмаковал с видом знатока во время ответственной дегустации, а затем, порывшись на задернутой грязной, выцветшей ситцевой занавеской полке, достал оттуда помятую алюминиевую кружку. Налив ее почти до краев, Орлик подошел к Горке, опустился на корточки и протянул ему кружку. Ноздри шевельнулись, учуяв знакомый запах, глаза открылись. Горка вцепился в кружку обеими руками и жадно, не отрываясь, осушил ее. После этого с шумом перевел дыхание и обвел своих гостей изумленным взглядом слезящихся, мутных глаз. Наконец этот взгляд сфокусировался на Орлике, который все еще сидел перед Горкой на корточках, держа на коленях автомат.

— Ну, что, Егор Ульянов-Ленин, педрила ты кривоносый, — весело и дружелюбно сказал ему Орлик, — очухался маленько? Давай-ка, брат, потолкуем.

Некоторое время Горка, казалось, обдумывал это предложение. Потом вялым движением смахнул с левого плеча обломок оклеенной полимерной пленкой «под дерево» древесно-стружечной плиты, из которой был изготовлен корпус погибшего в неравном бою с московскими бандитами телевизора «Восход», почмокал разбитыми губами и наконец сказал:

— Зря вы сюда приехали, ребята. Мне терять нечего, поэтому говорю как на духу: ехайте-ка вы отседова, покуда целы. Нехорошо тут. Для своих нехорошо, а для таких, как вы, и подавно. Не сносить вам тут головы, и толковать мне с вами больше не о чем.

— Разговорчивый, — не оборачиваясь, все так же весело и бодро констатировал Орлик. — Это уже хорошо. Давай-ка, Егор Ульянов, с этого места поподробнее. А за заботу наше большое человеческое спасибо тебе.

— Да пошел ты, — сказал Горка, и тогда Орлик, не размахиваясь, коротко и очень сильно ударил его по носу.

Задушевный разговор в доме Егора Ульянова продолжался почти до утра. А перед самым рассветом московские гости вместе с хозяином покинули дом и, никем не замеченные (если в Волчанке хоть что-нибудь вообще когда-либо оставалось незамеченным), пешком двинулись туда, где, заслоняя полнеба, невидимый в предрассветной тьме, над поселком громоздился один из отрогов Уральского хребта.

* * *

Так уж повелось, что если в окрестностях Волчанки кто-то исчезал, то бесследно, раз и навсегда — словом, так, что родственникам не приходилось тратиться на похороны. И опять же, исчезновения эти, как правило, подолгу оставались незамеченными. Заводу, что построил тут Макар Ежов, едва-едва сравнялось восемь годков — срок по любым меркам плевый, особенно если речь идет об изменении привычек и жизненного уклада целого поселка. Ну что — завод?.. Люди в Волчанке веками кормились с горы да с тайги, а ни в гору, ни в тайгу на часок да на денек никто не ходит — ходят туда на недели, а бывает, что и на месяцы. Случалось и так, что годами люди пропадали, а потом возвращались, как ни в чем не бывало. А что такого? Брел себе человек по тайге, наклонился над ручейком водицы испить, видит — самородок. К примеру. Лоток-то для промывки смастерить — дело нехитрое. Ну, и сидит на этом ручье, покуда все, что можно, оттуда не выгребет, а сколько времени на это понадобится — одному Господу Богу ведомо.

Поэтому, если о местных, коренных волчанцах говорить, никогда нельзя с уверенностью утверждать, что вот этот, к примеру, человек пропал без вести, а этот, наоборот, в лесу охотится, потому что ему, видишь ты, мясца свеженького захотелось. Или там рыбки. Так же и Горка Ульянов. Вернулся это он из Москвы (то есть с охоты, конечно, с Денежкина ручья), суток дома не побыл, водки вдоволь насосался, все в доме кверху дном перевернул и снова в тайгу подался. Ну, а чего? Сам ведь сказывал: неудачно, мол, поохотился, с пустыми руками вернулся. Вот, значит, отдохнул маленько да и пошел себе упущенное наверстывать. Вернется, нет ли — кто ж его знает? Да и неинтересно это никому, ежели разобраться. Не такой уж это был незаменимый для волчанского общества человек.

Так думал капитан Басаргин, стоя посреди стылой и разгромленной горницы в доме Горки Ульянова. С того дня, как московские братки на черном «хаммере» спросили у него дорогу к Горкиному дому, пошли уже четвертые сутки. Времени было четвертый час ночи, самая глухая пора, когда все кругом, у кого совесть чиста, спят, как сурки.

Капитан курил, и дым его папиросы, смешанный с паром дыхания, клубился вокруг голой сорокаваттной лампочки, освещавшей картину царившего в Горкином обиталище разгрома. Собственно, разгром был не так уж и велик, Басаргин видывал в этом доме картинки и похлеще. Что телевизор вдребезги и кровь на полу — это ерунда, в пьяном виде человеку нос себе расквасить ничего не стоит, а телевизор этот давно уже просился на помойку. Вот только нож. Не мог Горка Ульянов, коренной местный житель, уйти в тайгу без своего знаменитого, ручной работы, прославленного на всю округу ножа. А нож — вон он, в стенке торчит, словно Горка, как дитя малое, напоследок развлекался тут игрой в индейцев или этих. коммандос каких-нибудь.