Волчанский крест

Дымя неизменной «беломориной», капитан взялся за удобную костяную рукоятку и, раскачав, не без труда вытащил прочно застрявший клинок из цепких деревянных объятий. Хороший был нож, но уж больно приметный; если бы не это обстоятельство, Семен Басаргин без раздумий оставил бы этот ценный предмет себе. Сказать, что Горка подарил? Ох, не пролезет этот номер! С ножом этим Горка не расстался бы ни за какие деньги, а если б вдруг и решил его кому-то подарить, то уж никак не капитану Басаргину, менту поганому и заклятому Горкиному неприятелю. В глаза-то, конечно, никто ничего не скажет, но разговоры пойдут непременно, потому что народ в Волчанке догадливый, даже, мать его, чересчур.

Вот, к примеру, тот же Горка Ульянов. Ведь не знал же ничего толком, догадывался только и, однако же, сумел из своих догадок, как из разбросанных частей мозаики, составить правильную картинку. На что, интересно, он рассчитывал, когда москвичей к монастырю повел? Ну, ясно же на что. Толком ничего не зная, надеяться он мог только на везение — терять-то ему все равно было нечего. Дескать, своего, волчанского, лесной дух, может, и не тронет, тем более что поначалу будет занят гостями. А может, Горка по наивности своей полагал, что никакого лесного духа и вовсе нету, что слухи про него нарочно распускают, чтоб народ от монастыря отвадить. Если так, то рассчитывал он, наверное, там, в лесу, в заснеженных скользких скалах, как-нибудь улизнуть от своих мучителей, а потом подстеречь их и по одному, по очереди, без спешки с ними рассчитаться.

Только зря надеялся. Потому что, чтобы к монастырю сходить и назад живым вернуться, догадываться мало — надо знать. В кругу надо быть, среди избранных, а не с боку припека, как этот алкаш кривоносый.

Басаргин осторожно, чтобы не порезаться, опустил нож в карман, потушил о край стола окурок, тоже спрятал в карман и еще раз огляделся напоследок. Кажется, гости не оставили после себя никаких видимых следов — если, конечно, не считать того, что до сих пор торчало посреди огорода. Вернее, посреди того места, где у нормальных людей бывает огород, а у Горки Ульянова давно уже не росло ничего, кроме крапивы да могучего, едва ли не в человеческий рост, ядреного бурьяна. Капитан погасил свет и, прихватив оставленные в сенях короткие и широкие, подбитые мехом охотничьи лыжи, направился в это самое место.

Готовясь взять Горку Ульянова за штаны, московские братишки поступили, в общем, довольно умно. Горкин дом стоял предпоследним в ряду, так что особых хлопот москвичам выполнение их хитрого замысла не доставило. Они проехали улицей до самого конца, а за околицей свернули с дороги и прямо так, по целине, вспарывая бампером своего «хаммера» слежавшиеся, уже порядком осевшие сугробы, по широкой дуге подъехали к дому сзади, прямо сквозь гнилой забор загнали «хаммер» в огород и оставили там под прикрытием покосившегося сарая, где Горкины предки когда-то держали скотину и куда сам Горка не заглядывал, наверное, уже лет пятнадцать. Стоя сейчас на краю огорода, Басаргин хорошо видел и пролом в заборе, и оставленную «хаммером» глубоченную колею, и сам «хаммер» — угрюмый, грязный, черный, весь пятнистый от снега, который трое суток подряд то падал на него, то подтаивал на весеннем солнышке, то снова замерзал, схваченный ночным морозцем. Сейчас, в темноте, «хаммер» был почти незаметен, да и днем его неплохо маскировал бурьян, почерневшие стебли которого торчали из снега — густо, как рожь на колхозном поле или молодые березки, поднявшиеся на месте старого лесного пожара.

С хрустом ломая твердый, как стекло, наст, раздвигая бурьян и на каждом шагу чуть ли не по колено проваливаясь в снег, Басаргин приблизился к машине, воткнул лыжи вертикально в сугроб и снова закурил. В руке у него появился блестящий ключ с плоской пластмассовой головкой и болтающимся на цепочке брелоком иммобилайзера. Капитану никогда раньше не приходилось пользоваться этой штуковиной, но он полагал, что как-нибудь справится. И точно: стоило ему лишь нажать большим пальцем зеленую кнопку, как «хаммер», ожив, приветственно пиликнул сигнализацией и моргнул подфарниками — дескать, заходи, мужик, милости просим!

Поразмыслив, нет ли тут подвоха, капитан осторожно взялся за дверную ручку и потянул. Дверь открылась с мягким щелчком; из вымороженного салона потянуло погребом. Только пахло в этом погребе не гнилью да плесенью, не сырой землей и даже не квашеной капустой, а дорогим табаком и одеколоном. Ну, и совсем слегка — соляркой.