Волчара

Расследование на месте ни к чему не привело. Точное место, с которого был произведен выстрел, установлено не было. Предположительно это был второй или третий этаж подъезда близлежащего дома. Из опрошенных возможных свидетелей никто никого подозрительного, ни мужчину, ни женщину, не видел, а уж тем более кого-то с предметом, напоминающим пистолет или винтовку.

Я отвел трясущуюся от страха Машку домой. Она была в прострации, ничего не говорила и не отвечала на мои вопросы, в ее глазах застыл ужас. Я пытался ее как-то расшевелить и успокоить, но безуспешно, она лишь периодически, как робот, повторяла:

– Он меня убьет.

Я понял, что вряд ли справлюсь с ситуацией, и вызвал «скорую», набрехав, что у женщины плохо с сердцем. Бравые медики, как обычно, приехать не торопились. А когда появились, то первым делом стали с плохо скрываемым интересом разглядывать мою квартиру, прикидывая, сколько им может обломиться. Я, не говоря ни слова, сунул доктору две тысячи и сказал:

– Док! Мне, по сути, ничего от вас не надо. Эту женщину сильно напугал на улице какой-то ненормальный, и она никак не может прийти в себя. Все, что ей требуется, это – успокоительный укол. Пусть просто поспит. За него получите еще столько же.

Эскулап колебался не долго. Он, было, подошел к Машке и попытался с ней заговорить, но та никак не реагировала, а только безучастно сидела на стуле, уставившись куда-то вдаль набухшими от слез глазами. Тогда доктор бросил команду сестре:

– Людочка! Сделай инъекцию реланиума.

Но Машка, все так же не говоря ни слова, не давала себя уколоть. Не помогали ни ласковые уговоры, ни попытки применить силу. Наконец, Машка выдавила из себя:

– Ну, пожалуйста, не надо. Я попытаюсь перебороть сама. Без лекарства. Оно может повредить ребенку.

И она погладила себя по животу.

Елки-палки, Машка же думает не о себе. Может, она вообще боится смерти только потому, что это означало бы и гибель ее неродившегося ребенка.

– Не бойтесь, женщина, – уверенно произнесла сестра. – Реланиум можно. Мы его делаем беременным.

Доктор с оттенком сомнения кивнул. Может, сказанное и было правдой, а может, жалко было отказываться от еще двух штук. Мне было важно то, что Машка получит передышку.

Она, наконец, заснула. А я вдруг сообразил, что вряд ли она сможет выйти завтра на работу, да и мне, вероятно, лучше будет остаться с ней. И понял, что понятия не имею, с кем из ее сослуживцев (не знаю, называют ли актеры себя сослуживцами) следует связаться, чтобы сообщить, что она не придет. Поколебавшись, я залез в ее сумочку в поисках записной книжки. Бог ты мой, у меня появилось ощущение, что я засунул руку в мусорное ведро. Какие-то самые разные по форме и консистенции мелкие предметы лезли мне в руку. Единственные вещи, которые я с уверенностью опознал на ощупь, были ключи и мобильник. Выругавшись, я высыпал содержимое сумки на стол. Чего там только не было. Какие-то ненужные скомканные бумажки, пара конфет, салфетки для утирания носа, смятый пластиковый пакет, конечно же, щетка для волос и прочая, и прочая. И тампон. Скажите, на хрена он беременной женщине? Слава богу, из кармашка выпала и маленькая записная книжка. Но теперь возникла другая проблема. Кому я, собственно говоря, собирался звонить? Фамилии ее знакомых из-за их обилия я привык пропускать мимо ушей. С большим трудом я вспомнил, как зовут режиссера. Леонид Игнатьевич. Но ведь у него еще должна быть и фамилия. Перелистав Машкину записную книжку от начала до конца, я все-таки наткнулся и на режиссера. Разин, черт возьми, его фамилия. А кто ж этого не знал? Жаль только, что не Степан.

Найдя нужный телефон, я, по правде, решил, что мои проблемы только начинаются. Если он действительно известная личность, то вряд ли побежит поднимать трубку. Наверняка он неуловим для звонков от неизвестных людей. Так приблизительно оно поначалу и выглядело. Мне ответила какая-то мымра и стала что-то нудить. А у меня не было настроения уговаривать ее по-хорошему. Поэтому я строгим голосом представился начальником налоговой службы Зверевым, имеющим несколько приватных вопросов к Леониду Игнатьевичу. Это подействовало. Ага, подумал я, задергался лауреат. Смотри, говорил я себе, будешь плохо разговаривать, точно познакомишься с налоговыми инспекторами. У меня и в самом деле были среди них дружбаны. Но Разин оказался на высоте своего достославного лауреатского диплома. Он вежливо посмеялся, когда узнал об обмане и даже посочувствовал Маше.

– Нет никаких проблем, Родион Николаевич, – сказал он. – Я и так практически закончил сцены с Марией Витальевной. И послезавтра должен уехать на натурные съемки, где она не участвует. В принципе, мы планировали еще что-то доснимать с ней завтра, но это не срочно и может подождать.

Я только успел положить трубку, как телефон зазвонил.

– Я говорил, что больше не буду звонить, – раздался механический голос Хлопотуна, – но решил все-таки вас побеспокоить, чтобы напомнить русскую поговорку «первый блин комом».

И раздались короткие гудки.