Волчата

Во блин! И чего теперь делать? Как-то выворачиваться по русской классике типа «Донских рассказов» Шолохова? Взвешивать новорождённых, чтобы она их кормила одинаково? Но волчата должны расти быстрее человеческих детёнышей. Какой-то поправочный коэффициент вводить? С ума сойду. Проще младенца просто выкинуть. Проще и гарантированнее. Но…

Надо выдавливать из себя этот хренов гуманизм! Сразу жить легче станет. Но не сейчас — сил нет ковырять свои морально-этические прыщи. Сейчас — ехать. И надеяться на то, что баба окажется достаточно… удойной.

Как объяснял мне один зимбабвийский товарищ: у их женщин для того по две груди, чтобы выкармливать сразу двоих детей. У нас на «Святой Руси»… наверное — аналогично. Хотя, по моим личным наблюдениям, сугубо индивидуально. Остаётся только чаще отпаивать бабёнку горяченьким и надеяться на лучшее.

Лошадку обтёр — она от страха так пропотела… До сих пор дрожит. С покойника барахло забрал. Топор, ножичек, шапку — мою волчонок уже насквозь обдул. Кошель с пояса — о, даже две куны есть. Остальное — всё в крови.

Волк на мертвеца скалится, снег с кровью пастью хватает, но есть человечину не спешит. Может, вежливый? Не хочет травмировать мою детскую психику зрелищем каннибализма?

Ну что, «князь серебряный»? Поразвлекались? Пропотели? И без всякой опричнины, Малюты Скуратова и Ивана, извините за выражение, Грозного. Поклон тебе от ползущего крокодила, пляшущей обезьяны и бегущего волка. От всех моих — вашим всем. Побежали мы.

«Дан приказ — тебе на запад.
Нам — в восточные края.
Вряд ли свидеться придётся —
Широка наша земля».

Князь-волк остался сидеть возле трупа на заснеженном льду неширокой лесной речушки, а я забрался на облучок, встряхнул поводьями, и мы потрёхали. Куда-то в сторону солнца.

Кобылка, нервно дёргая кожей на шее и оглядываясь на князь-волка, побежала сперва резвенько. Первые минут пять-шесть меня это очень интересовало. Потом ритмичный скрип полозьев и покачивание саней снова привели в состояние «сна с открытыми глазами».

Какой-то «ах» за спиной заставил очнуться и оглянуться. Два уже завёрнутых свёртка с младенцем и волчонком лежали у женщины на животе, придерживаемые её рукам. А к соскам груди припал Алу. К одной — припал, к другой — ножик покойничка приставил.

Как быстро всё меняется в жизни! Вот же, хозяина ножичка ещё, поди, и не доели, а хозяйку уже этим ножичком пугают и пытаются высосать досуха. Млекопитающийся серый степной тараканчик. Тпру!

Вытащил мелкого паскудника из саней и мордой в снег.

— Понравилось?

— Ы-ы-ы… Не-е-е…

— Я не про снег, я про молоко.

— Не-е-е…

— Правильно. Жирное, сладкое, привкус непривычный. Так чего ж ты сам себя мучил?

— Я… ы-ы-ы… братом ему хотел стать… и-и-и… молочным… чтобы как они… как серебряные… самым сильным, самым страшным, чтобы меня все боялись… чтоб я всех мог… ы-ы-ы…

Мда. Хорошо хоть не кровным братом.

— И для этого ты решил оставить волчонка без корма?

— Нет! Я чуть-чуть! Этого малька выкинем, ну, волкам на пропитание… А я чуть-чуть! А волчонку больше будет… А этот… только сосёт и сосёт… прорва сопливая… от него же никакой пользы! Это ж просто мясо землеедское! А жрёт как…

Бздынь. Мда. Бить детей — нехорошо. Особенно, по лицу. Но тараканчик упрямый — поднялся. Бздынь. «Нехорошо» — два раза. Надо выдавливать из себя. Всякий этот гумнонизм.

Выдавливаем, переходим к фольку. «Бог троицу любит» — русское народное наблюдение.

Бздынь. Что-то он долго возится. Устал я как-то. Можем, поговорим?

— Вставай, придурок. Больше бить не буду. Пока.

— Я… я не придурок!

— Тогда — полный дурак. Ты думаешь: серебряные волки, хан-курт, князь-волк — самые страшные, самые сильные звери на свете? Ты не понял — что произошло?

— Н-не… А что?

— Самый страшный, самый сильный зверь здесь — я.

Заведу монетный двор — посажу Алу перед мастерами. Я ему буду правды сказывать, а мастера с него монеты рисовать. Да что ж у него постоянно «рублёвые глаза»?! Эдак малыш и зрение себе испортит, а где я тут приличного окулиста найду? «Святая Русь» же ж! Даже глазное дно посмотреть нечем.

— У серебряных волков умерла волчица. Выкормить волчонка они не могут. У вожака хватило ума и смелости попросить помощи у того, кто сильнее — у меня. Не зубами-когтями сильнее — умом-навыком. Я сам волчонка выкормить не могу. Но вот эта тощая, лысая обезьяна (я тыкал себе в грудь большим пальцем) без острых зубов, могучих когтей и огненных глаз имеет очень гнусное для окружающих свойство: находить решения проблем и пути их реализации.

Малыш сидел на снегу и ошеломлённо тряс головой.

«Проблемы», «реализации»… Даже слов таких у него нет. «Душа не принимает». Ну как можно сравнивать тощего, лысого, затурканного подростка с взрослым волком?! Точнее: со стаей волшебных зверей в роскошных серебряных шубах.