Волчата

Борзята подтвердил правоту Алу: урождённых рабов не выкупают. Но из каждого правила бывают исключения:

— Если он хану — как родной сын. Или просто — любимый раб… Конечно, цена раз в десять меньше, но, если не наглеть — можно.

Сочувственное внимание, уважительность и профессиональность его комментариев были мне как бальзам на раны. Последние дни я постоянно «плясал на лезвии клинка»: приходилось принимать решения, совершать поступки, имея очень смутные представления об их последствиях. Оперировать чутьём, интуицией, а не знаниями. Мнение профессионала было для меня очень важным.

Его поддержка, одобрение избавляли меня от внутренней изнуряющей тревоги. От сомнений и неуверенности в собственной правоте. Серьёзных проколов в моих действиях он не находил. Отметил, как недостаток, то, что я не запомнил дороги к логову «серебряных волков», указал на недостаточную бдительность при исполнении «малой нужды» в районе боевых действий, заинтересовался моим «поясным» ударом.

Я распелся как глухарь на токовище. Прихвастнул, но не сильно. В какой-то момент Борзята остановил наши санки и принялся что-то выглядывать на льду, изредка топая ногой. Потом подошёл к санкам, где я продолжал свою «Сагу об Иване» и, глядя в сторону слободки, попросил:

— Вроде бежит кто. У тебя глаза помоложе моих — глянь-ка.

Я обернулся к берегу за спиной, радостно надеясь сделать что-то полезное своему боевому товарищу. В темноте зимней ночи видно было плохо, что-то, кажется, шевелилось среди сугробов, в паутине протоптанных между ними тропинок, в покачивании голых ветвей кустарника и ряда деревьев.

Краем глаза я поймал движение сзади. Но отклониться не успел — меня ударило по темечку, и я рухнул лицом в снег.

Господи! Да сколько ж можно?! Всё время — по голове! Всё время — фейсом в кристаллы замёрзшей воды! Самоё яркое, самое постоянное воспоминание от всего моего попадизма — вот это самое: по голове — бздынь, на лице — хрусь! Вот за этим попадуны и лазают?! Как мне всё это надоело! И, ой…ля, как же больно!

Меня мутило от удара, от того, что меня крутили и таскали. Чего-то стаскивали с меня, как-то переворачивали. В какой-то момент глаза сфокусировались, и сквозь выступившие слёзы боли, увидел перед собой лицо Борзяты. Голове стало холодно, я разглядел у него в руках мою бандану. Свернув в жгут, он растянул им мой рот, обернул вокруг моей головы, затянул узел сзади и похлопал меня по щеке:

— Так-то вот, гадёныш.

Я был совершенно ошеломлён всем этим.

Просто… ну этого не может быть! Что происходит?! За что?!

И — уй-ё… как же больно…

Борзята, отойдя от меня на пару шагов, опустился на колени, вытащил из ножен и оглядел мой (мой!) засапожник. Потом принялся долбить им лёд.

Да ну! Это же невозможно! Это бред! Как же так — мы ж товарищи?! Боевые! Одно дело делаем! Он чего, свихнулся?! Да что же это?!

Звяканье моего ножа об лёд, от чего лезвие затупится, а, может, и сломается, звучало как непрерывное напоминание. О существенном изменении ситуации. Которая оказалась совсем не такая, как я себе пару минут назад представлял. А какая?

А такая: я лежал на боку в одной рубахе со связанными за спиной руками, с кляпом из моей же банданы во рту. Чуть заснеженный лёд приятно холодил висок раскалывающейся от боли головы. В двух шагах кучкой лежали мои шапка, тулупчик, свитка, кольчужка, шашка и пояс.

Так вот чего он меня крутил — кольчужку снимал!

С другой стороны от меня стояли санки с узлом. Впереди Борзята долбил лёд.

Похоже, что моё самодовольное хвастовство его порядком разозлило. Согревшись от работы, он решил восстановить объективность и указать мне моё место:

— Ты, сопля плешивая, меня здорово достал. Наглость твою никаких сил терпеть не хватало. Возомнил о себе будто князь какой. Вша недодавленная. Взрослым мужам, воинам, слугам княжьим — указывать вздумал. Молоко ещё не обсохло, а уже зубы кажет. Твоё дело — кланяться низко да миски после воев языком мыть. Ничё, скоро будешь местным ракам усы подкручивать. Тута их, трупоедов, много.

Видимо, я и вправду сильно достал мужика. Настолько, что ему было мало моей смерти, требовалось самоутвердиться в русле словесности.