Волчье лезвие

Холодные капли били Теоделинду в ладонь. Они щёлкали по башням, стенам и внутреннему двору крепости. Земля размякла до склизкой грязи так, что сын повара шмякнулся задом в лужу, когда нёс хлеб к утреннему столу.

Теоделинда убрала руку из оконного проёма. Через него в спальню заглядывало серое небо, а белый дым из кухни безуспешно искал в нём просвет.

«Если весь день будет так лить, зерно побьёт, – она разглядывала конюшню и свинарник в дальнем углу крепости, – сейчас бы надо пойти на кухню, проследить, чтобы хватило мяса на вечер, да поля объехать – проверить, как ячмень убирают, а тут наряжайся и сиди за столом… Решилось бы всё наконец… Он статен и приятен лицом. Хотя оно не такое красивое и открытое, как у Тассилона, но и щербинок нет, как у Гримоальда… Да, и надо наказать, чтобы гостям сменили постели».

Сзади хлопнула дверь – это вошла служанка с кувшином в руках. Теоделинда обернулась.

– Пора выйти к гостям, Теоделинда, - сказала служанка, и морщинки на её лице пробудились, придав ласковому взгляду искушённости и опыта.

– Да, Херти. Все собрались?

Теоделинда села на скамью у зеркала из отполированной бронзы. В отражении увидела, что Херти вытащила гребень из складок длинной, до пят, коричневой рубахи.

– Не знаю, дорогая, но Тассилон и Гримоальд уже спускались, когда я тащила свои кости по ступеням. Они с каждой зимой кажутся всё круче и круче. Твои братья опять грызлись из-за чего-то.

– Все равно Гримоальд больше дружен с Тассилоном, чем Гундоальдом.

Херти перекрестилась и запустила гребень ей в волосы:

– Твоя мать хоть не рожала Тассилона, но заботой и лаской не обделяла.

– Я так мало её знала.

Зеркало с потускневшими краями показывало Теоделинду: юную девицу с волнистыми волосами светло-каштанового цвета длиной до середины плеча.

«Мать, ты так же смотрелась в зеркало, когда собиралась к гостям?».

Лишь улыбка и тепло ласковых рук. Вот и всё, что она запомнила за первый год жизни, прежде чем лишилась матери.

– Херти, скажи, как ей было с королями?

– Если тебя беспокоит женитьба на человеке не королевской крови, то знаешь, я служила твоей матери в то время, когда она первый раз вышла замуж за франкского короля и не родила ему детей. Он умер. Видно, она изрядно шевелила его чресла на ложе, - хмыкнула Херти. - И зачем рассказываю? Ты уже всё много раз слышала. Видно, чем круче с зимами становится лестница, тем больше у меня развязывается язык.

– Ничего, Херти. Ты иногда говоришь так забавно.

– Жилось ей хорошо. И со вторым, хоть приближённые заставили его от неё отказаться. А он так желал её, что, может быть, сам брата и умертвил, лишь бы к ней подобраться. Она так сначала горевала - из-за того, что её твоему отцу отдали. Ведь он был всего лишь вождём рода, а она принцесса. Я тебе скажу: если бы её отец тогда был жив, а длиннобородые в то время смогли короля выбрать, то они такого не потерпели бы, воевать стали.

Херти отошла в глубь комнаты, где стояли кровать и сундуки. Теоделинда поднялась, когда увидела в зеркало, как служанка несёт длинное платье без рукавов из зелёного шёлка, вышитое золотыми нитями.

Теоделинда рассматривала себя в зеркало, пока Херти расправляла на ней платье.

– Всё же мне кажется, что с твоим отцом она была счастлива. И детей родила, троих. Хотя Гундоальд, видно, почуял, что заморышем появится, никак вылезать не хотел. Вот и померла… - Херти оглядела Теоделинду. - Точно как мать. Принцесса!

– Надеюсь, не придётся ради мужа красить лицо зелёной глиной, как делают в битвах мои длиннобородые родичи.

– Не довелось мне видеть ни одного лангобарда в бою, - ответила Херти. С её лица сбежало благодушие. - И как выглядит такое чудо - не знаю, но если понадобится, ты ради семьи себе любое место вымажешь грязью. Ладно, иди. Жениху без тебя, наверное, кусок в горло не лезет. И держись как королева, - сказала Херти строгим голосом, - хоть отец и братья всё решат за тебя.

Людеру в горло пролез уже не один кусок холодной жареной свинины и влилась не одна кружка пива, чей привкус копчёностей - из-за добавления обожжённой дубовой коры - очень пришёлся ему по нраву.

Тогда, под Шалоном, он явился в лагерь Хильдеберта с простым, как крестьянский завтрак, предложением: есть пятьдесят тысяч золотых за возврат Италии, есть бавары, пока ни к кому не примкнувшие, и есть союз аваров с лангобардами, который он готов развалить.

В знак верности он, с помощью Брюна, открыл ворота в Шалон. Воины Хильдеберта перебили весь отряд, что ему доверил король Гунтрамн. В живых остались они вдвоём с Брюном.

Спустя пятнадцать дней Людер с Брюном уплетали тушёную телячью голову в таверне Меца⁹.

Брюн отхлебнул из чаши:

– Какая сладость, ммм, как вишнёвый сок.