Волчье море

Появились греки-рабы, катившие тачку с пузатым бочонком. Они скупо отмеривали воду, по нескольку глотков, но и этому мы были рады. За рабами шагал священник, он размахивал маленьким пахучим кадилом и что-то напевал, опуская серебряный крест в чашу и брызгая вокруг себя.

Брат Иоанн, настолько пересохший на жаре, что и сплюнуть не смог, перевел нам греческую молитву. Сам он пить не стал, несмотря на жажду.

— Узрите же, причастившись святой воды от благословенных и наисвященнейших реликвий Страстей Христовых, истинного Господа нашего, — драгоценнейшего деревянного Истинного Креста, прободающего копья, чудотворного тростника, живительной крови, что вытекла из Его раны, священной плащаницы, богоносного савана и прочих реликвий Его Страстей, — узрите же ниспосланное вам и окропите одежды свои, и да снизойдет на вас Божественная сила свыше.

— Святая вода от василевса против неверных. — Квасир сглотнул и поморщился. — Я-то думал, она на вкус как мед, а не как теплая овечья моча.

Я вкуса не заметил, будучи слишком поглощен мыслями о «прободающем копье»: уверен, настоящее копье у Мартина — или у того работорговца, Такуба. Так о каком копье вещает жрец? Выходит, святая вода не такая уж и святая? Просто вода?

Вдалеке хрипло взревели трубы, и я услышал, как греческие командиры легкой пехоты, той самой, которую называли «зайцами», завопили на своих, чтобы те снимали колпаки с наверший дротиков.

В нашей линии загрохотали барабаны, послышался клич: «Тидей! Тидей!» — а затем из клубов пыли выскочили галопом конные, все в красных плащах и перьях, важные и гордые собой.

Двое из них держали огромные мечи, слишком большие, чтобы сражаться ими, явно какие-то знаки власти, и еще громадный стяг с женским ликом — брат Иоанн сказал, что это Богоматерь Влахернская. Третий всадник вез багряный стяг с вытканным на нем белым квадратом-мандилионом. Брат Иоанн объяснил, что это саван Христа, и на ткани запечатлелось его лицо.

Впереди несся верзила со стягом шире простыни — лабарум, — и на этом стяге красовался знак Великого Города. Брат Иоанн сказал, что это священный знак, принятый императором Константином, который назвал Великий Город своим именем.

Знак, судя по всему, толковался как «Сим побеждаю», но для нас он выглядел словно сочетание рун Вуньо и Гебо, которые читались как «дар успеха». А это не то же самое, мрачно заметил Сигват. Гебо — руна грез, ее действие нельзя обратить вспять, то бишь она, быть может, и сулит успех, но дорогой ценой.

Как клич к битве, этот стяг изрядно проигрывал нашим «кормушкам орлов» и «крушителям людей», зато его благословили главные жрецы Белого Христа. Как сказал Квасир, мы просто не можем потерпеть поражение, со всей этой святой помощью, раз уж на реликвии Миклагарда вылили, похоже, целую Фаросскую купель.

Следом за знаменосцами скакал крепко сбитый коротышка, верхом на огромном белом коне под багряной попоной. Он махал рукой в ответ на приветственные крики и единственный был в ярко-красных кожаных сапогах почти до колен.

— Это и есть их полководец? А почему «Тидей»? Думал, его зовут Иоанн, — проговорил Хедин Шкуродер, стоявший слева от меня.

— Смотреть не на что, прыщ прыщом, — бросил Финн.

Командир самого многочисленного и могучего войска на свете остановился, перекинулся словечком с нашим таксиархом, потом развернулся и поскакал обратно, а крики «Тидей!» прокатывались волной по рядам, когда он проезжал мимо.

— Какой, на хрен, Тидей? — проворчал Квасир. Брат Иоанн подался вперед, его глаза покраснели от пыли.

— Это древний герой, который сразил в одиночку пятьдесят врагов, по словам Гомера.

— А этот Гомер не говорил, что врет как сивый мерин?

— Придержи язык, не то и другого глаза лишишься.

В этот миг Сигват выступил из строя и поднял руку; ворон расправил крылья, вцепился когтями в запястье хозяина, взъерошил перья, разинул клюв и прокаркал, совершенно отчетливо: «Берегись!»

Мы разинули рты. Ворон вскинул голову и повторил это же слово. А затем добавил: «Один!» — и полетел куда-то в сторону, когда Сигват подбросил его в воздух.

— Враги близко, — сказал Сигват, увидел наши изумленные лица и усмехнулся: — Чего вылупились? Разве вы не знали, что вороны умеют говорить?

Речь птицы словно поразила нас немотой, да и не было времени обсудить случившееся. Ботольв, за спиной которого пристроился брат Иоанн, в слишком большом для него шлеме, развязал вышитый Свалой стяг, и полотнище едва плеснулось на обжигавшем, словно огонь, ветру, когда, как и посулил Сигват, показался враг.

Всадники справа от нас исчезли в клубах пыли, мы видели только размытые очертания, тени в полумраке, кружившие, точно стая волков; не разобрать, наши это или не наши.

— Узнаем достаточно скоро, — ответил Квасир, когда я сказал это вслух, и прокашлялся, очищая горло от пыли. — Если кинутся на нас, как оголтелые, значит, враги.