Волчье отродье

На самом деле Ричард молчал из страха перед тем, что случилось бы, осмелься он выложить начистоту чувства, которые им владели. В своем воображении в какие-то минуты на протяжении дня - переключая приемник, листая газету до той страницы, где печатались очки на последнем боксерском матче, он истязал, изничтожал, убивал насильника, и кроваво-пунцовое марево вставало перед глазами. Или вдруг в три часа ночи, лежа на их просторной пуховой постели рядом с прислонившейся к нему во сне Карой, он просыпался от ужаса, что никакая он не защита ей, доверчиво спящей в его объятиях. Полиция, адвокаты, репортеры, психотерапевты и эти, как их - из социальной сферы - все они шуты гороховые, нравственные пигмеи, лжецы, презренные шарлатаны и обманщики. Но самое худшее - он обнаружил, что чья-то жестокая рука обвила ему сердце пылающими проводами отвращения к жене. Как ему было выразить все это? И кому?

В тот вечер, когда они доедали свой укромный ужин, Кара попыталась выжать из него хоть два слова. Хотя бы уклончивую фразу о протеинах, которые они так усиленно и долго старались выработать сами, потратив на это годы и десятки тысяч долларов, поглощаемые счетами медиков, и которые наконец были прописаны в ней - пусть варварской рукой, - а теперь, завтра, за десять минут будут выскоблены и стерты. Должен же он что-то чувствовать.

Ричард пожал плечами, поиграл серебряной вилкой, поворачивая ее туда-сюда, словно искал на ней пробу. Сколько раз за последние несколько лет он едва удерживал готовое сорваться с языка признание, что он вовсе не жаждет иметь детей, что его преследует неколебимое чувство, что их брак, если на то пошло, бесплоден не только в буквальном смысле.

Однако прежде чем он набрался духу врезать ей, что завтра он с удовольствием - нет, с облегчением - будет наблюдать, как из нее выскребут этого ублюдка, она сорвалась с кровати, промчалась в ванную, и там ее вырвало всеми экзотическими блюдами, которые она только что съела. Ричард, радуясь, что такого рода обязанность он исполнит в последний раз, встал и последовал за ней - придержать спадавшие ей на лицо волосы. Она не пустила его, гаркнула: пусть закроет дверь и оставит ее одну. Из ванной она вышла бледная, опустошенная, но вполне владея собой.

- Я это завтрашнее дело отменяю, - бросила она ему.

И тут, после того, как он так долго молчал, он смог лишь машинально сказать:

- Понимаю.

Ничего другого ему не оставалось.

Беременность пошла Каре на пользу. Приступы тошноты - а ее выворачивало наизнанку - за несколько первых недель прошли, оставив у нее чувство, что она очистилась от въедливого зловония и мерзкого пота, сопряженных с учиненным над ней насилием. Она перешла на строгую, богатую белками диету, исключавшую жиры и сахар. Она купила соковыжималку и стала приготовлять смеси даже из несовместимых фруктов и овощей, и от этих смесей шел аромат, как от нижних частей газонокосилки в дождливое лето. Она стала ходить на гимнастику в Студио-Сити, где подружилась с одной особой, сыгравшей маленькую роль в какой-то плохонькой кинокомедии и собиравшейся разродиться за день до Кары.

Кара очень следила за всем, что попадало в ее тело, холила его и лелеяла, умащивала и массировала, протирала лосьонами и контролировала его испражнения. И оно - ее тело - реагировало именно так, как писалось в книгах, которые она читала. Она прибавила в весе, но ровно столько, сколько требовалось. И все вторичные признаки - начиная от увеличения молочных желез до легких приступов головных болей и изжоги - появлялись на редкость обнадеживающе в положенное время - прямо как по расписанию.

В первое время ее удивляло, что она так хорошо себя чувствует, что у нее так легко на душе, что так безоблачно проходит каждый день. После того страшного вечера у озера Голливуд, который вполне мог свести ее жизнь на нет, она цвела, и с каждым днем ее становилось все больше. И этот ребенок, вопреки омерзительному мгновению, когда он зародился, - о, этот запах горячей пыли и мексиканского шалфея в ее ноздрях, эта вспышка боли в глубине глаз, когда ее голова стукнулась о землю! - этот ребенок, теперь она так чувствовала, был сотворен целиком из ее вещества, изваян ее рукой. На него шли ее тромбоциты и антитела, укрепляемые кальцием, который она принимала, орошаемые восемью бутылочками ключевой воды, которую она ежедневно выпивала. Она ушла с работы; она продиралась сквозь романы Троллопа. К концу шестого месяца она могла проводить так день за днем, даже не замечая, как счастлива.