Волчье отродье

Опыт повивальных бабок по части отцов случаен, но богат и непогрешим, как познания фермера о миграции птиц и движении облаков. На своем веку Дороти Пендльтон приняла свыше двух тысяч младенцев, и из этого числа более тысячи отцов ее маленьких клиентов, по крайней мере, хотя бы раз посещали ее кабинет вместе с матерями, а несколько сотен еще и являлись выполнять свой мистический долг во время родов. Особенно в этих, последних, обстоятельствах мужчины мгновенно выказывали свой характер и вели себя без всяких штук. Каких только мужей Дороти ни повидала - озлобленных, обманутых, молчаливых, саркастических, горячих, ледяных, пугливых, безразличных, не работающих и упоенных работой, несущих на себе груз многих поколений разгневанных отцов и горемык, которые из-за цепи неудач не знали собственного сердца. Дороти пригласила Кару Глензман и Ричарда Кейса пройти в смотровую, но тут ее сразу насторожила мрачная, фырчащая эманация вокруг головы Ричарда. Он сидел один на банкетке, ссутулившись, уйдя в себя: пальцы барабанили по страницам журнала "Йога". Не пошевельнувшись, он молча наблюдал, как Кара встала и поздоровалась с Дороти за руку. Когда Дороти повернулась к нему, на нижней половине его лица мелькнула ничего не говорящая улыбка. А глаза, затененные, враждебные, уклонились в сторону, избегая ее взгляда.

- Вы не идете с нами, сэр? - спросила Дороти.

Она была маленькой, полной женщиной в джинсах и мужской, в серенькую полоску рубашке навыпуск, нижний край которой был украшен бельевым номерком и заляпан чем-то синим. Плотная, крепко сбитая из отменных материалов, с низким центром тяжести. Ее очки - в огромной пластмассовой оправе розоватого цвета и причудливо выгнутой формы, вышедшей из моды еще в начале восьмидесятых, свисали с шеи на длинном узловатом коричневом шнурке. Годы, когда она изо дня в день решительно переступала порог благоденствия и катастрофы, сделали ее чуткой ко всем оттенкам семейных эмоций, не научив, однако, обращаться с ними иначе, как с бесцеремонной откровенностью.

- Что-нибудь не так? - обернулась она к Каре.

- Не знаю, - сказала Кара. - Ричи..?

- Не знаешь? - прорвало Ричарда. Его словно током ударило. Но с банкетки он так и не поднялся. - Бог мой! Да, Дороти, кое-что не так.

Дороти кивнула, перевела взгляд с него на нее, ожидая дальнейших объяснений, каковых не последовало.

- Вы, Кара, - начала она наконец, - верно, не рассчитывали, что Ричард поедет сюда с вами.

- Нет... По правде, нет. Я должна была вести машину сама. Пожалуй, я надеялась... Впрочем, с какой стати...

- Ричард, - как могла ласковее произнесла Дороти, - вы, конечно же, хотите помочь Каре родить ее малыша.

Ричард кивнул, потом кивнул еще и еще. Глубоко вздохнув, он бросил журнал на столик и встал.

- Конечно же, куда я денусь, - сказал он.

Они прошли в смотровую, и Дороти закрыла дверь. Это помещение - три комнаты на четвертом этаже старого кирпичного дома в ничем не примечательном квартале на Мелроуз-авеню, к западу от студии "Парамаунт" - она делила с другой повитухой. Товарка Дороти питала слабость к новому веку, и Дороти, не разделяя ее склонностей, соседство считала приемлемым. Комнату украшали фотографии беременных женщин в голом виде и картинки, изображающие роды и появление на свет младенцев в странах и ареалах культуры - по большей части из третьего мира, - где вековые традиции повивального искусства никогда не прерывались. Так как мать и бабка Дороти были повитухами в маленьком городишке недалеко от Тексаркана,** ее собственное чувство традиции было бессознательным и отнюдь не тысячелетним. Она очень много знала о травах и прекрасно разбиралась в эмоциях будущих матерей, но не верила ни в кристаллы, ни в медитацию, ни в созидательную визуализацию, ни в непременную мудрость доиндустриальных обществ. Двадцать лет практики на Западном побережье не освободили ее отношения к беременности и родам от грубого восточно-техасского духа, присущего землепашеству и тяжелому физическому труду. Она указала Ричарду на обитый золотистой синтетикой потертый диванчик под плакатом, изображающим богиню Кибелу с молочной раковиной-вселенной внутри живота. Затем помогла Каре взобраться на кресло.

- Мне, наверное, нужно было раньше вам кое-что сказать, - проговорила Кара. - Этот ребенок. Он не от Ричи.

Ричард сидел, опустив руки на колени, уставив глаза в растянутые, перекошенные желтые ромашки - рисунок на Кариных гольфах, плечи его были низко опущены, подбородок скрывала тень.

- Вот как, - сказала Дороти.

Жаль, что она была с ним так резка, хотя теперь уже не изменишь, да что и говорить, не может поручиться, что снова не будет с ним резка. Ее доброе отношение к мужьям было, по необходимости, ограничено обязанностью отдавать все свои силы главным для нее клиентам.

- Тяжко.

- Необыкновенно тяжко, - уточнила Кара. - Потому что... видите ли... Меня изнасиловали. Ну тот... Насильник с Франклинова водоема. Помните? - Она понизила голос. - Деррик Джеймс Купер.

- О Бог мой! - отозвалась Дороти.