Волчье поле

И теперь все это богатство, на которое можно выкупить из злой ордынской неволи не одну сотню пахарей вместе с семьями, лежит на подносах, дабы с поклонами быть поднесенным надменному саптарину. По обычаю, подносить дары обязаны были самые красивые девушки, но князь, побагровев, стукнул кулаком по столешнице и заявил, что знаем, мол, чем такое обернется — похватают девок на седло и поминай как звали, — и потому дары подносить станет старшая дружина. Чай, у них спина не переломится, а хватать их у саптарвы, так скажем, желания не будет. Старшая дружина — в лучших одеждах, без доспехов и оружия, с одними лишь засапожными ножами — стояла рядом с Обольяниновым. И смотрела.

Шурджэ ехал первым. Просто и без затей, без гонцов, предвозвестников и прочего, на что так падки были другие баскаки — видел боярин Анексим их въезды, хотя бы и в тот же Залесск. Одеждой темник ничуть не отличался от прочих своих воинов, выдавали его лишь конь да оружие.

Боярин видел, как Шурджэ быстрым, цепким взглядом обвел площадь — пустую, вымершую, словно при моровом поветрии. И — остался бесстрастен.

— Пошли, — вполголоса бросил Обольянинов товарищам.

Рядом с остановившимся ордынцем враз появился невзрачный бородач на невысокой лошадке, одетый подчеркнуто по-саптарски, но лицом — роск.

— Толмач. Небось с Залесска, — мрачно бросил кто-то за спиной боярина. — Падаль…

Обольянинов подходил к темнику пешим, как положено, склонив голову и не глядя тому в глаза. Щеки горели от стыда. Но — вразумления владыки сидели в голове крепко: «Мы не Залесск. Ордынский сапог лизать не станем. Но и вежество гостю окажем. Кем бы он ни был».

— Великому, могучему и непобедимому Шурджэ, бичу степей, мужу тысячи кобылиц, водителю десяти тысяч воинов, правой руке хана высокого, справедливого, град Тверень открывает свои врата и вручает себя в полную власть его, — произнес боярин по-саптарски церемониальную фразу. Хорошо еще, никто из старшей дружины не расхохотался от упоминания «мужа тысячи кобылиц». Роскам такое — поношение одно, а ордынцам — честь. Поди ж пойми их…

Лицо темника не дрогнуло.

— И просит град Тверень принять дары наши скромные. А князь наш, Арсений Юрьевич, ждет дорогого гостя в тереме своем, где уже и столы накрыты, и пир готов, — продолжал Обольянинов на чужом, гортанном языке, оставив не у дел надувшегося толмача с бегающими глазками.

Дружинники молча подходили, кланялись, складывая на снег у копыт темникова коня тверенские богатства.

Шурджэ на них и не взглянул.

И не удостоил Обольянинова даже словом. Лишь коротко взглянул на толмача и едва заметно кивнул — давай, мол.

— Непобедимый Шурджэ, бич степей, велел мне сказать, что принимает дары именем хана высокого, справедливого. И еще велел мне сказать непобедимый Шурджэ, что вежество истончилось в Тверени — с каких это пор гостям дары подносят бородатые мужики?

Кто-то из дружинников что-то буркнул, но товарищи вовремя пихнули его локтями.

— Где красные девы, коими так славен был град сей? — распинался залессец. — Разве так встречают ханского посла, тверенич?

Сперва дружинников «мужиками» назвал, теперь боярина — «твереничем»… Обольянинов скрипнул зубами.

— Устрашены грозным видом воинства ханского. — Анексим Всеславич заставил себя поклониться еще ниже. — Пусть непобедимый темник не гневается на неразумных…

На сей раз Шурджэ соизволил ответить — сквозь зубы, глядя куда-то в пространство и так тихо, что Обольянинов, неплохо зная саптарский, не разобрал ни слова.

— Непобедимый темник говорит, что не намерен пререкаться с рабом коназа тверенского, — роск-толмач намеренно исковеркал титул Арсения Юрьевича, произнеся его, как говорили ордынцы. — Дары примут его воины. А себя он требует препроводить туда, где оный коназ предстанет пред взором темника.

Не дожидаясь ответа, Шурджэ послал коня вперед. Не приземистого степного лохмача — стройного, широкогрудого красавца, впору хоть Юрию-Победоносцу. Засмотревшись на вороное диво, Обольянинов едва избежал толчка конской грудью, и на темном узкоглазом лице проступила усмешка.

3

Ордынский полководец ехал по замершей от ужаса Тверени, и это было хорошо. Шурджэ презирал корчащихся у его ног данников. Он чувствовал их бессильную ненависть, и это тоже было хорошо. Сам город затаился, забился по гнусным и затхлым щелям — никогда им не понять величия бескрайней степи, где только и могут рождаться настоящие мужчины и воины.

Он с радостью спалил бы эти крытые серым тесом жалкие избенки со всеми их обитателями, но ханская воля превыше желаний темника. Шурджэ умел водительствовать другими потому, что сам умел подчиняться. Закон Саннай-хана непререкаем. Воздавай должное поднятому на белом войлоке почета и не прекословь ему. Воину нет чести в унижении тех, кто ему не ровня: — если они выказывают дерзость, он просто их убивает — но вот унизить того, кто мнит себя равным великим воинам, детям Санная, — то его, темника, первейший долг и обязанность.