Волчье поле

— Как мог ты? Как мог? Уехал, ускакал, на смерть отправился — словом не простясь?! Ужель думаешь, что подолом бы своим тебя привязывать стала?!

Обольянинов лишь понуро молчал. Как им, любимым нашим, объяснить, что есть еще и дело, которому служишь?..

Но женские слезы — женскими слезами, в мечи да стрелы они не превратятся. Тверень отчаянно нуждалась в союзниках, и вот спешно отправлялись послы в пределы ближние и дальние, в соседние княжества и в земли заокраинные, куда и за месяц не доскачешь.

Князья отвечали по-разному. Одни — словно только того и ждали; эти не забывали присовокупить извинения, что, мол, неправедно на съезде в Лавре говорили; другие, напротив, возражали, что надлежит исполнить решенное, а против Орды они не пойдут; но таковых оказалось меньшинство.

Откликнулись вольные города. Плесков с Невоградом, отозвались Нижевележск и Дебрянск, обещал помощь Захар Гоцулский, хоть в его горы беда и не глядела. Как и ожидали, «лаяли поносно» гонцов в вотчине Симеона Игоревича, а также и в Локотске. Вообще не пустил послов в свой город Андрон Святославский. Примкнули к ним и иные мелкие князья.

Но куда больше оказалось тех, кто согласился.

— Не иначе, как порчу на них Болотич в Лавре навел, — разводил руками Олег Кашинский.

— Не в порче дело, — возразил ему Годунович. — Болотич на себя их вину брал, сам подставлялся. Вот они за него и прятались. А своим разумением когда — вишь, как оно повернулось-то!

3

…Укатилась под гору старуха Зима, зазеленели всходы. Что творилось в Юртае, никто не ведал. Болотич сидел там безвылазно, но что делал, кому чего нашептывал и кому что подносил — дознаться твереничи не смогли. Да и, честно говоря, не очень-то и стремились. Надо было драться, выходить грудь на грудь с давним и страшным врагом, и ухищрения оставались в прошлом.

И весна прошла, отсеялись; отзвенел сенокос; накатывала жатва. Год выдался славный, обильный, когда надо — светило солнышко, когда надо — выпадали дожди. Вернулся из Орды Болотич, и — понеслись по дорогам уже залесские посланцы.

— Грозит нам ханским гневом. — Ставр Годунович аккуратно положил свиток. — Мол, не оставит Орда ничего ни от Тверени, ни от тех, кто встал вместе с нею. И зовет князей в общий поход на нас, мол, коль выдадим Юртаю смутьяна, то остальным прощение.

— Пусть идут, — усмехнулся Обольянинов.

— Не станут, — покачал головой князь. — Не для нас те свитки писаны, для Юртая. Мечется Гаврила Богумилович, видать, не добился в Орде того, о чем мечталось. К Тверени приступать — головы класть. Вот если саптары до нас доскачут, тогда да — Болотич первым к ним примкнет.

…Однако на прельстительные залесские письма отозвались немногие. И — затаился Болотич. Ни слова, ни звука. Не стал Гаврила Богумилович ни по новой взывать к князьям, ни добиваться еще одного съезда, а вместо этого молча собирал себе полки. Так же как Звениславль и Локотск. Андрон Святославский и тут оказался верен себе — ни нашим, ни вашим.

Роскские княжества поднимались. Почитай, что одни — из сопредельных Роскии правителей никто, кроме старого Захара, не подал помощи, хотя тоже страдали от ордынских набегов, не только роскскую кровь пил Юртай.

На полудень, обходя залесские земли, поскакали тверенские сторожа. Их путь — на самую степную границу, где кончается великий роскский лес, стеречь Орду.

На полях хлеба ложились под серп, страда была в самом разгаре, когда измученный гонец доставил весть — которую и ждали, и страшились: саптарское войско во главе с темником Култаем перешло Тин.

Часть четвертая Берега Тина