Волчье поле

Из-за шатра вынырнула огромная фигура, грузно осела у огня. Освещенное рыжими сполохами лицо пришельца оказалось совсем молодым и круглым, как луна или столь любимая росками репа. Не спасала даже бородка.

— Как оно там, Басман? — окликнул Орелик. — Тихо?

— Тихо, — ломким баском откликнулась «репа», — жуть как тихо!

— Не будет ветра, — посетовал лохматый дружинник. — Жаль… Стрелы б поганым сносил, стоять легче было.

— Может, поднимется еще? — понадеялся великан.

— Не поднимется, — со знанием дела объявил Орелик, — к ветру закат красный, а он какой был? Желтый, с прозеленью… Да и Жар-тропа горит, глазам больно.

— И то верно, — согласился лохматый, задирая голову к незамутненным звездам. Те, кто увидит следующую ночь, расскажут, как Жар-тропа, предвещая кровь, стала красной. Они и впрямь отсвечивали алым, обещая ясную погоду, но перед боем все обретает особый смысл: цвет звезд, растущий месяц, полет птиц… Когда жизнь сходится со смертью, люди пытаются угадать высшую волю, правда, не все.

— Ну, показывайте, — раздалось сзади, — кто тут у вас до моего шатра непойманным добрался?

— Я, — поднялся, предваряя ответ, Георгий.

— Ступай за мной. — Князь бестрепетно оборотился к перебежчику спиной. — Анексим, ты тоже. Послушаешь. А ты, Симеон Святославич, до невоградцев доберись. За меня.

3

Больше в шатер не пошел никто. Обольянинов неторопливо высек огонь. Арсений Юрьевич по-саптарски уселся на заменявший ковры войлок, откинул со лба темную, с сединой, прядь.

— Замаялся, — объявил он и улыбнулся. — Про саптар что скажешь, севастиец?

Вот и пригодились любопытство и наука. Георгий говорил, словно сразу и стратегу докладывал, и урок Феофану отвечал.

О лошадях, людях и оружии. О том, чем силен Култай и чем слаб. О раздорах и сварах. Об оврагах и осыпях. О дурных предзнаменованиях и казненных перебежчиках. О Болотиче и Игоревиче. Об Олексиче, Щербатом, Никеше… Трещали, сгорая, лучины, морщил лоб князь, спрашивал и переспрашивал боярин. В горле пересохло, Георгий закашлялся, Арсений Юрьевич сам поднес перебежчику воды и вдруг спросил о Терпиле. Георгий ответил. Князь поставил чашу и потер щеку.

— Точно знаешь, что убили?

— Точно. — Если у толмача было сердце, он мертв, а если не было, то и не жил. Нежить не живет.

— Не знаешь, часом, кто?

— Я.

Они молчали долго. Князь и боярин не расспрашивали, не говорили меж собой, только хрипло дышали, став еще более похожими. Теперь Георгий понял, на что в Юртае намекал Болотич. Арсений Юрьевич мог откупиться головой Обольянинова. Саптары б не заметили подмены, для них все роски на одно лицо, как для птениохов — севастийцы, а для севастийцев — варвары.

— За что ты его? — наконец спросил Обольянинов. — Ты же не знал…

— Что он в Тверени делал? — переспросил Георгий. — Сперва не знал, но догадался. Я ведь севастиец, а Гаврила Богумилович с наших динатов себя лепит. Только не за дела тверенские я Терпилу кончил, хоть и признался он напоследок… Неглуп был покойник, мог додуматься, что не просто так бегу.

— Жаль, — сжал губы боярин, — хотел я с ним перемолвиться. Ну да змее и смерть змеиная. А скажи, брате, что…

И снова вопросы, ответы и переспросы, поднесенные хозяином кубки, разломанный каравай на вышитом полотенце. Спасибо Феофану и стратегу Андроклу за науку, что пригодилась на кальмейских берегах. И спасибо старику с волчицей за что-то еще не до конца понятное, но уже пустившее корни в сердце.

— Княже, — Орелик не рвался отрывать вождей от дела, а по всему видать, надо было, — тут из реки один такой… вынулся. Говорит, к тебе шел. От Бориса Олексича.

— Пойдем, — рука Арсения Юрьевича легла на плечо, — если свой, признаешь.

Не признать Никешу было трудно, хоть тот и был мокрым, как кальмейская нимфа. Похоже, прежде чем объясниться, дебрянич решил подраться, ибо под глазом побратима начинал проступать синяк. Точь-в-точь такой, как вчера поутру у самого Георгия. Севастиец усмехнулся и зачем-то глянул под ноги, без всякого удивления обнаружив у сапог знакомый круглый лист.

— Вот, — Георгий сорвал кстати подвернувшееся зелье, — приложи, а то завтра всех мурз распугаешь.

Никеша послушно взял и вдруг расплылся в улыбке.

— Ишь, — объявил он, — тоже дошел…

— Куда б я делся! Тебе-то что не сиделось?

— Ну, — пожал плечами Никеша, — один гонец не гонец, вот и послали… Мало ли!..

— Ты б еще Щербатого приволок, — пожал плечами севастиец и, поймав настороженный взгляд похожего на цаплю мечника, добавил: — Соврал я, когда сказал, что у Бориса Олексича пять сотен без одного. У него пять сотен без двух.

И тут твереничи расхохотались.

Глава 3

1