Основная масса людей на дорогах бывшего рейха состояла из двух диаметрально противоположных по своему характеру групп:
За годы войны Германия депортировала в рейх около семи миллионов иностранцев, чтобы восполнить нехватку рабочих рук в тылу, вызванную мобилизацией. Эти рабы в полной мере испытали ужасы последних дней войны. С ними обращались еще более жестоко, чем раньше. Они, как и немцы, становились жертвами бомбардировок, только в отличие от своих хозяев не имели возможности укрыться хотя бы в бомбоубежищах. Многим из них удалось бежать, воспользовавшись хаосом во время авианалетов, и теперь они кочевали по стране – вне закона, абсолютно беззащитные и бесправные. В поисках пищи они бродили по лесам или пытались раствориться в сутолоке городов. Их более или менее ощутимое присутствие у многих немцев подпитывало паранойю. А на тех, что пока еще продолжали работать до упада на фабриках, нацисты смотрели с растущей тревогой. Чем труднее становилось положение, тем больше местные власти опасались восстания рабов. Эта опасная перспектива всегда беспокоила нацистов даже больше, чем сопротивление немцев; теперь же их страх стал паническим. А в конце войны, убедившись в невозможности извлечь хоть еще какую-то пользу из иностранных рабочих, нацисты стали просто целенаправленно уничтожать их в промышленных масштабах. Эта бойня объяснялась отчасти страхом перед возмездием, отчасти общими апокалиптическими настроениями. Нацистам хотелось забрать с собой в могилу как можно больше «врагов», даже если те были безоружны и беззащитны.[55]
[56]Опасение, что депортированные рабочие могут поднять восстание, было далеко не беспочвенным, если учесть то, что им пришлось пережить. Поляки и французы начали готовить сопротивление еще за несколько недель до конца войны: они тайно изготавливали простейшее оружие – дубинки и ножи – и кое-где уже даже пускали его в ход. И жертвами их становились не только те, кто был непосредственно причастен к их порабощению. Жестокость лагерной жизни ожесточила и самих узников. Массовые убийства их товарищей по несчастью породили в них ненависть и жажду мести. После освобождения нередко целые группы иностранных рабочих нападали на деревни или хутора, грабили и убивали. Схваченные солдатами оккупационных войск, они искренне удивлялись тому, что их привлекают к ответственности. На допросах они – чаще всего русские, поляки или венгры – выражали убежденность в том, что не нарушали никаких законов, что немцы теперь вне закона и такие же бесправные существа, какими под их властью были они сами. Многие из них в свое время были схвачены у себя на родине во время облав прямо на улице и угнаны в Германию. Причем немецкие оккупанты не считали нужным даже сообщить причину ареста, не говоря уже о том, чтобы сообщить родным или близким задержанных, куда и надолго ли их увезли.[57]
[58]Союзные войска никак не ожидали, что DP станут для них настоящим стихийным бедствием и настолько затруднят их попытки поддержать элементарный общественный порядок. Они оказались совершенно не готовы решить эту проблему, поскольку все их силы были направлены на военные действия и дальнейшее продвижение вперед. Один штабной офицер американской армии даже принял «орды» DP за новое вундерваффе, направленное на деморализацию противника. Когда американцы взяли Франкфурт, они сформировали команду в количестве двадцати одного солдата, которая должна была заниматься 45 тысячами военнопленных. Они то и дело сталкивались с огромными толпами растерянных узников, охранники которых разбежались. Так, например, перед военной фабрикой, производившей детали для самолетов, их вдруг встретили три тысячи французских рабочих, ни слова не понимавших по-английски. А из американцев никто не говорил по-французски. Кого и куда надо было отправлять, кто и где должен был добывать продовольствие для этих французов, никто не знал. Никто не мог распутать этот гордиев узел. Часть рабочих добровольно осталась в своих ненавистных бараках, другие разбрелись куда глаза глядят.[59]
[60][61]Пригород Берлина, май 1945 года