Волчьи ягоды

Прошло уже больше полумесяца с того дня, как недозрелая фея искусала механика Николаса Брома, что было и само по себе неприятно, и к тому же изменило всю его жизнь. Рваная рана на шее Николаса почти зажила, сон наладился, вернулся аппетит. Однако он по-прежнему не покидал свою комнату, где в инкубаторе для недоношенных детей дозревала во сне его фея. Дети Роя, жившие по соседству, не навещали его; удовлетворив свое любопытство, они лишь приветствовали его, если им случалось заметить друг друга в окне. Это не значило, что механик скучал; после первого визита детей Роя его чувствительность стала обостряться не по дням, а по часам, и поначалу он изрядно нервничал.

Через его комнату проплывали темные, дымчатые змеи, свитые в пульсирующий клубок, проходили (стены им были не указ) существа, не поддающиеся определению, проходили, не задерживаясь, следуя куда-то по своим делам. Однажды Николас проснулся от неприятного ощущения пристального чужого взгляда; это чувство знакомо прочти всем: сидишь себе в полном одиночестве, и вдруг пробегает по спине холодок, встают дыбом все волоски на теле, а то и легкой судорогой передернет – и кажется, будто на тебя смотрят в упор, пристально, недоброжелательно… только вот смотреть вроде некому. Оказывается, есть кому. Николас протер глаза и увидел, что у него в ногах сидит старуха, худая как гвоздь, одетая в черное глухое платье, с лицом сушеной рыбы. Она глядела на механика в упор, выкатив водянистые серые глаза, и будто что-то пережевывая безгубым ртом; костлявые пальцы с заостренными желтыми ногтями беспокойно перебирали кружевной носовой платок. Николас опешил. Пока он раздумывал, здороваться ли с гостьей или звать на помощь, старуха встала и удалилась, попросту растворившись в темном углу. Вечером того же дня механик полез под кровать, достать закатившийся туда карандаш. Оказалось, там был не один карандаш; шаря по пыльному полу, Николас успел разглядеть очень длинный крысиный хвост, торчащий из щели в полу, и не совсем целую кисть руки. Указательный палец, наполовину обглоданный, подпихнул карандаш к Николасу; механик машинально пробормотал слова благодарности, на что кисть сделала жест, означавший «не стоит».

Все эти существа и сущности не делали попыток повредить Николасу Брому или напугать его, они просто были рядом, и они были рядом всегда. Постепенно он привык к ним; было даже что-то забавное в том, чтобы наблюдать, как одна из медсестер, ставящих Николасу капельницы, морщится от боли в шее, да и как тут не морщиться, если на ней как уродское боа висит жирная гусеница, потеющая и сопящая. (Если бы Николас знал, что эта медсестра ласкова только с обитателями привилегированных домиков, а остальным дырявит вены почем зря, оставляя после себя кровоподтеки, которых не постыдился бы и дипломированный палач, то меньше бы жалел ее).

Вечерами Николас Бром наблюдал за домом напротив, это уже вошло у него в привычку. Соседи иногда замечали его, но в гости не напрашивались. И вот однажды Николас понял, что если вот прямо сейчас не выйдет из дома в холодные свежие сумерки, то свихнется, кого-нибудь убьет и пропустит через мясорубку. «Что она сказала тогда? Один влюбленный взгляд? Сколько это: десять метров, пятьдесят, сто? Откуда мне знать? Ну, не проверишь – не узнаешь».

Он накинула поверх больничной пижамы куртку, поверх куртки – плед, сунул ноги в ботинки и, не зашнуровывая их, зашаркал к дверям. Выйдя из дома, постоял на крыльце, привыкая к свежему воздуху и открытому пространству. И медленно зашагал по плиточной дорожке.

Нельзя было и предположить, что прогулка вокруг небольшого дома может оказаться столь восхитительной; после долгих дней взаперти, наполненных перевязками, уколами, болью и жаром, а потом еще и воплотившимся паноптикумом (который в этот день что-то совсем разошелся), просто идти и вдыхать хвойный аромат было настоящим счастьем.

– Николас! Где тебя носит? – механик удивленно обернулся: из дверей его дома выглядывала Джая. – Быстро вернулся, кому говорю.

– Ладно, иду, иду. – Механик не стал спорить и направился к бестии. – Знаешь ли, я уже просто головой опух взаперти сидеть. Да меня не было минут двадцать всего, неужели эта… проснулась?

– Дрыхнет твое счастье, не бойся. Не в том забота. Слушай, Николас, – бестия села на край кровати, пока механик снимал с себя плед и куртку, – а ты действительно такой хороший механик, как говорят?

– Кто говорит? – Николас подошел к инкубатору – так и есть, фея спит, только что не похрапывает.

– Люди говорят. И не переспрашивай меня больше!..

Николас посмотрел на бестию – она щурила на него налитые кровью глаза, лицо ее мелко и часто подергивалось, штопка у края губ поползла, открывая острые крупные зубы; бестия злилась и беспокоилась, стоило быть осторожнее.

– Те же люди могли сказать, что я заноза в заднице и перестраховщик. Джая, что случилось?

Слюна феи точно сильное снадобье; прежний Николас никогда бы так себя не повел. Он предпочел бы отмолчаться, получить точные указания и спокойно, обязательно в одиночку их выполнить.