Волчьи ягоды (СИ)

Она странно ковыляет навстречу, шаркая тапочками с открытым мыском по линолеуму - подкладки ботинок словно рассохшиеся-деревянные, - сквозь посеревшие носки видны облупленно-яркие ногти на суставчатых пальцах; кожа - цвета запеченного яблока и такая же узловатая.

Крепкое, коричневое и сморщенное, ее лицо похоже на кору иссохшей старой кряжистой бузины.

Бузина колышется из угла в угол, пересекая диагоналями коридор из стороны в сторону, шатается, шаркает, кряхтит и чмокает, разгоняя замахами рук-веток невидимых мышей. Проступающие на впалых щеках вены кажутся проводящими сосудами.

Подкидывает себя рывками вперед, уторапливая шаги и одновременно тормозя об паркет, чтобы не накрениться вперед слишком сильно, семенит и покачивается, похожая фигурой на грушу.

Расторопная. Суматошная.

Сумасшедшая.

Влажные розовые губы добро шамкают навстречу, на шее вздрагивают и звенят красные рассыпчатые бусы над замусоленной рубахой и серо-линялым халатом, кажущимся грязным. Как что-то единственно ценное, прятанное и прикрываемое от других болезненной старческой бурой рукой.

Молча комкаю в руке сжатый прозрачный мешок, не зная, то ли протянуть его навстречу, то ли отдернуть руку.

В ее зубах застряли кусочки жеваных на завтрак сардин, а, может быть, и на ужин пару дней назад, а глаза похожи на слизистые выпуклые линзы, жидкие и неподвижные одновременно. Бурые старческие поры на лице дышат тактично с грудной клеткой, свернувшейся худой гармошкой под швами халатов, сшитых из той же ткани, что и моя наволочка и одеяльце на кроватке толстого, и мне больно на них смотреть, на эту выцветающую пористую белизну.

От бузины сыплется труха и мел, пока она корябает тупыми ногтями узелок у меня на шее, норовя подавиться собственным шамканьем, хлюпом и прикусом вставной челюсти, выдавая бурлящими подвывающими звукам череду эмоций, и в этом чувствуется ее странное, извращенное проявление безобидной заботы, но я все равно не могу не отводить от нее взгляда. Растянутые морщинистые веки улыбаются каждое в свою сторону. Расплескавшиеся на дне затвердевшие под матовым белком зрачки безвольно покачиваются и плавают в желтоватой луже, тыкаясь по углам, будто не знают, что на самом деле может обитать в этих стыках.

От бузины тянет душным запахом прокислого спирта, и пальцы тусклые и ржавые от пятен йода в синхронность к шее, ногам и вискам, и мне почти жалко ее, но выпуклые неподвижные, блестящие в утреннем свете выкатившиеся глаза пугают, раскосо стекленея по сторонам, мимо и в обход меня.

У многих здесь глаза как будто тоже подтаявшие изнутри, под тонкой яичной пленкой, - сдерживаемые лужицы и комочки талого снега проплешинами, что за окном. Мутный взгляд через воду, точно кто-то смотрит на тебя сквозь лужу, растекшуюся под ногами, эти чьи-то глаза, как яблоки, замурованные белыми шариками подо льдом, серебристой крошкой и серой непрозрачной водой.

У всех, кроме вороноглазой и седого. Седой спит, срастясь со стеной, штукатуркой и своим полотенцем, обмотанный с ног до головы, и глаза у него закрытые, сухие и подернутые странной морщинистой корочкой, будто он совсем стар, хотя это и не так.

А его соседка знает, что такое декадентство и умеет считать до ста задом наперед, перешагивая через тройки. Это очень ценное качество.

Я отчего-то вздрагиваю, Бузина смотрит на меня, и в ее глазах я замечаю затаившиеся углы, дробящиеся в отражениях утренне-снежного холодного вымороженного света. Это как складки на стенах, образованные веками столетней давности, как часть изломанной снежной корки, прилипающей изнутри на каждый подоконник и стекло. Плесень в душевых, изломанных створками кабин, и шум рассохшегося паркета, торчащего по углам. Их нельзя потрогать и увидеть, но оно обязательно даст о себе знать.

Все знают, что живет в самих углах.

В углах живет Смерть...

* * *

ЭПИЗОД 3: волчеягодник, крушина и беладонна, принесшая шум;

У каждого места свои тайны, обычаи, свои хранители и своя терминология...

Когда я по-настоящему открываю глаза, клапана в руке уже нет - есть только игла, замотанная чем-то вроде изоленты, - и боль постепенно тоже ушла, свернувшись тугим шариком где-то в районе ног, так что хочется сбить с себя ими одеяло, отпихнуть и немного попрыгать на месте, хоть и это не допустимо.

Сквозь расступившийся полумрак комнаты свет, пятном расплескавшийся из окна по противоположной стене, с дверью, кажется зеленоватым и немножко смахивает на ряску, просочившуюся прямо сквозь затвердевшие слои краски. В этом свете отчетливо видна каждая рассохшаяся половица и застрявшие между ними кусочки мусора и каких-то проводов, выделяясь с особенной подчеркнутой резкостью, от которой немного болят глаза, и я не сразу замечаю, что кто-то смотрит на меня из угла, бессловесно прищурившись в противоположный угол, напротив.