Волчьи ягоды

— Ты... Ты... Ты... Все вы заодно. Всех покараю.

Наталья Филипповна попросила Ивана выйти. Ушел и Гурей.

Капитан рассказал о фактах необычного поведения Дереша. Как-то он чуть не сорвал концерт в клубе, выскочив на сцену с криком: «Он!.. Он!.. Он меня ошпарил!..»

Сельский фельдшер сказал: «Иван в детстве не отличался умом, а с годами да еще после тюрьмы совсем засушил мозги».

— Где он был во время нападения на Балагура?

— К сожалению, выяснить не удалось, — сказал Крыило. — Во всяком случае, прямых доказательств того, что был дома, нет. Сестра — Иван живет у нее — неуверенно заявила: «Вечером где-то гулял, а потом спал». Однако где, с кем гулял, во сколько вернулся, неизвестно. В то же время есть основания подозревать Ивана Дереша в совершении преступления.

— Что вы имеете в виду?

Крыило сообщил то, что уже было известно Наталье Филипповне: Балагур ошпарил Дереша; Иван собирался отомстить и вот до сих пор грозится.

— А если он душевнобольной?

— Все равно нужно доказать его непричастность к совершению преступления или причастность. Другого выхода нет.

Не верила Кушнирчук, что Дереш способен подготовить и совершить преступление, над раскрытием которого работают все службы уголовного розыска, а конца и не видно. Но не отбрасывала мысль, что Ивана мог использовать Кривенко. Они знакомы. Могло быть и так, что Павел уговорил Ивана напасть на Балагура, а сам остался в тени. Кривенко хитрее Дереша, коварнее. Он легко не дастся. Доказательства, доказательства...

Наталья Филипповна села печатать постановление о назначении судебно-психиатрической экспертизы на Дереша.

9

Внезапно пришла мысль о смерти. Мучительная слабость навалилась на Дмитрия Балагура. Не такая, как была до сих пор. Немочь во всем теле, и на сердце так тяжело, так нехорошо — никогда так худо ему не было. Показалось, ноги омертвели, и, чтобы убедиться, что еще действуют, он пошевелил пальцами — двигаются. А руки — мерзляки. Но еще покорны его воле.

До глубокой ночи Дмитрий терпеливо ждал: станет легче, отступит слабость, исчезнет тяжесть, и он, как и вчера, сможет чуть приподнять голову, будет тихо, медленно (но все же будет!) разговаривать с Галиной, которая где-то задержалась, с Ильком, который теперь спит, глотнув таблетку снотворного. Потом понял, что приближается его конец, конец Дмитрия Владимировича Балагура.

Вот чудно. Из-за горы восходит солнце; на смену дню приходит ночь; весна уступает место горячему лету; пахнет грибами осень; по дороге мчат автомобили... А тебя нет — заколотили, зарыли, и лежи. Года три-четыре в колхозе еще будут вспоминать, что был у них Дмитрий Балагур, а потом — точка. Правда, сын дольше будет помнить: как-никак отец все же...

Вроде и не жаль: свет поглядел, сына ему подарил... Только как подумает, что все остается, а его, Дмитрия, не будет, еще большая слабость наваливается...

— Илько, — зовет он слабым голосом, — слышишь, Илько, ты смерти боишься?

Илько спросонок не понимает, о чем его спрашивают.

— Смерти боишься, говорю?

— Все ее боятся, — говорит в подушку Илько.

— А я — нет!

Сказать-то сказал, а горесть сжимает сердце. Не может он осилить ее. «Вот она, костлявая... Идет... Сюда идет... Мне не страшно — чудно... Лучше б сразу, еще там, во дворе...»

Смежил веки. И со стороны стал похож на мертвеца: бледный, холодный, на лице спокойствие. Медсестра Галина едва узнала Балагура, так он изменился, словно вся кровь вытекла из него. Только после укола лицо чуть порозовело. Дмитрий лежал молча, смотрел в потолок. Трудно ему было говорить, но он решил, пока есть возможность...

— Вы, Галинка, как увидите Ирину, скажите ей, чтобы Митю берегла, воспитала... Там где-то «Москвич» остался... Пусть продаст, — умолк и, отдохнув, продолжал: — Умирать, Галинка, тяжко... Нелегко прощаться с белым светом навсегда...

— И что это вы, Дмитрий Владимирович, надумали? И во сне что-то несуразное говорили...

Илько повернулся к Галине.

— Лучше гнать прочь плохие мысли, правда?

И сестра убежденно стала внушать, что гнетущие мысли осложняют работу врачей, пагубно влияют на организм.

— Вы, товарищ Балагур, думайте о цветах, о радости, о чем угодно, только не о смерти... Не стоит о ней думать, потому что умереть мы вам не дадим. Не дадим, слышите?

Дмитрий опустил тяжелые веки. Не всегда врачи выигрывают бой.

— Сейчас придет доктор, сделаем переливание крови — вам полегчает... Потерпите еще немного. Скоро утро. Проглотите вот эту таблетку...

Балагур задремал. И ему сразу приснился сын. Они чинили детский автомобиль, надували резиновую лодку, плыли по морю, потом лодка поднялась в небо, закачалась среди туч. «Вот хорошо, что маму не взяли — она бы испугалась», — радовался Митя, заливаясь смехом.

В коридоре стукнула дверь.

— Сестра!.. Где сестра? — долетело в палату.

Дмитрий проснулся.

Над больницей плыла ночь. Окна были еще плотно зашторены тьмой.

Больного внесли в палату. Положили на свободную кровать. На сплошь забинтованном лице торчал тонкий нос. Под ним чернели короткие усики. Галина села рядом, взяла в свои ладони широкую руку больного. Он лежал неподвижно.