Волчьи ягоды

— Доктор! Слышите, доктор?!

Слова прозвучали громко. Дмитрий едва приподнял голову. На тумбочке тускло светил ночник, и он заметил, что Галина волнуемся.

— Спокойно, спокойно, — уговаривает она и выжидающе посматривает на дверь, явно ожидая кого-нибудь из врачей.

— Скажите, я буду видеть?

— Утром... Уже скоро... Вас отправят в столичную клинику, там классные специалисты. С вами поедет главный хирург. Все будет хорошо.

Повязка — обручем на голове. Больной щупает бинт. Пальцы его дрожат, останавливаются на лбу.

— Я буду видеть?

Дмитрий забывает о собственной боли. «Как же человеку без зрения? Ни солнца, ни цветов, ни хлеба не видеть... Где же врачи?..»

— Должны видеть. Только не волнуйтесь... Все будет хорошо...

А глаза у Галины такие, что Дмитрий с досадой думает: «Неправду говорит, обманывает человека. Наверное, для него свет никогда уже не будет белым».

В палату входят двое с носилками.

— Мы сейчас перенесем вас...

— Своими пойду! — решительно говорит больной.

Его ведут в коридор...

После утренней прогулки Илько рассказал, что ночью в палате был участковый инспектор, лейтенант милиции Пасульский.

«Под бинтами и не узнал его», — подумал Дмитрий.

— Лейтенант задержал какого-то Кривенко, — продолжал Илько, — доставлял в милицию. Этого Кривенко подозревают в нападении на вас, Дмитрий. На тихой улице Синевца он хотел бежать. «Куда ты?» — положил ему руку на плечо Пасульский. Неожиданно Кривенко вывернулся, резанул чем-то лейтенанту по глазам и побежал через двор заготконторы, вплотную к которому подступает лес.

— Убежал? — спросил Балагур.

— Сторож заготконторы выстрелил, и ему некуда было деваться...

Слух о ночном происшествии быстро распространялся и еще быстрее видоизменялся. Вскоре уже больные говорили, что участковый инспектор, теряя зрение, выхватил пистолет и выстрелил Кривенко прямо в сердце. Санитарка, убирая палату, подтвердила: «Я сама слышала выстрел. Так загремело, что даже проснулась».

Пришел со двора Илько.

— Говорят, что у Пасульского вытекли глаза.

Опять куда-то побежал. Вскоре вернулся.

— Вы спрашивали, Дмитрий, об участковом инспекторе Пасульском...

Илько устроился поудобнее на кровати, развернул пожелтевший номер газеты и стал читать вслух о том, как дед Никита пустил на речку внука Павла и соседскую восьмилетнюю Гафийку: пусть порезвятся на пароме.

«...Дед уснул. А тем временем налетела буря. Паром болтался посреди реки, как сухая щепка — вверх-вниз, влево-вправо. Лопнул трос. Паром сорвало и понесло по реке. Размахивая руками и не переставая кричать, дед Никита бежал по берегу.

Тиса глотала хриплые крики, сердито била волной в затопленный берег и пенилась, плюя деду под ноги.

С противоположного берега к реке подошел Пасульский. Увидев рядом раскачивающийся паром, расстегнул портупею, быстро (в саперных войсках приходилось) сделал хитрые петли, накинул на трос...

Ремни режут руки, но паром все ближе и ближе. Вот он уже у самого берега. Пасульский снял с парома Павла и Гафийку...»

Илько еще раз просмотрел заметку и сказал:

— В Тисе не утонул, и на тебе: глаз лишился.

— Где ты взял газету?

— Тут один журналист-пенсионер пишет о милиции и, в частности, повесть о Пасульском. У него полно всяких вырезок из газет, журналов. Видите, лейтенант спас Павла Кривенко, а он вон как «отблагодарил».

— Разве это Кривенко был на пароме?

— А то кто же? И Гафия Нитка. Я расспрашивал журналиста. Она где-то в колхозе работает и хорошо помнит плаванье-катанье: чуть не умерла тогда от страха. Да и Павел тоже... Повесть будет документальная. Автор обещал дать мне главу, в которой отец Кривенко застрелился, когда Пасульский ловил его в лесу. Я принесу, почитаем вместе.

Помолчали.

— А правда, Дмитрий Владимирович, что Кривенко вашу законную жену переманил и жил с ней, пока вас не было?

— Откуда ты взял?

— Люди говорят.

И хотя Дмитрий не ответил Ильку, тот продолжал:

— Вы не сердитесь. За что купил, за то и продаю. Это же пересуды. А рот никому не закроешь.

— Есть в брехне и частица правды, — вздохнул Дмитрий.

Старший лейтенант Кушнирчук изучала привезенные Пасульским документы. «Молодец», — подумала она, снимая крышку магнитофона, чтобы записать допрос Кривенко. Павел отнесся к этому равнодушно.

— Есть такой закон, так записывайте.

Сидя в углу кабинета, он почему-то напоминал бильярдный шар, стремительно влетевший в лузу. Наталья Филипповна разъяснила ему, что магнитофонная запись не является сама по себе доказательством, она приобретает силу только в совокупности с данными, занесенными в протокол, и способствует более точной, объективной фиксации показаний. Кривенко почти не слушал ее. Когда же заработал магнитофон, плавно перематывая ленту с полной катушки на пустую, он сник и притих.

Об отношениях с Ириной рассказывал охотно и рисовал себя человеком честным, благородным: Ирину с ребенком приютил в своем доме и в своем сердце...

Однако поставленные Натальей Филипповной конкретные вопросы принудили Кривенко слезть с возведенного им себе пьедестала и рассказать, каким образом Ирина стала его женой.