Волчьи игры

— Поехали к твоей Илуфэр, глупенький мой волчонок. Я лишь познакомлюсь, благословлю ваш союз и…

— И?

— И со спокойной совестью займусь нашей доблестной и стремительной эрной Кэдвен.

— Но доктор Сид настаивал на полном карантине.

Рамман все еще надеялся удержать Джону от необдуманных поступков.

— Не думаю, что Вилдайр Эмрис одобрил бы твое поведение.

— Его здесь нет, — фыркнула легкомысленная шуриа.

И граф Янамари, человек серьезный и рассудительный, не выдержал.

— Мама, хоть раз остановись и подумай над тем, что делаешь. Проклятья уже нет, ты обязательно проснешься следующим утром в бодрости и здравии, тебе не нужен риск, чтобы питать твою донджету. Тебе не обязательно играть с огнем, чтобы жить.

Право слово, он успел отвыкнуть от шурианских выходок мамочки, от ее детской непоседливости.

Рамман совершенно запамятовал, как Джойана Алэйя умеет гневаться. И переворачивать все с ног на голову. И бить по самому больному месту без всякой жалости.

— Я нарушила все обещания, данные Вилдайру, и приехала в Янамари к тебе, к твоей невесте, и вместо долгожданного праздника получила непонятные отговорки, кислые лица и проклятия в спину.

Вот так! Словами наотмашь, как это умеют только шуриа.

— Но, мама! Илуфэр больна!

— Даже если она при смерти, я все равно хочу ее видеть. Точка!

Даже снег скрипел под ее каблучками зло и ожесточенно.

Метель закончилась, но дорогу укатать еще как следует не успели, оттого до усадьбы-лечебницы доктора Сида ехали медленнее, чем обычно.

«Скоро Ночь Великих Духов, — думала Джона. — Когда на зов явятся Элишва и Бранд, что я скажу им?» Ей было тревожно без всякой видимой причины. Тревожно, неуютно и тоскливо. В самый тяжелый год, в год, когда умер Бранд Никэйн, ей не приснилось столько кошмаров, как в последние ночи. Напасть какая-то!

А Рамман думал о бледной глазастой девушке, стоящей по ту строну оконного стекла, до половины затканного морозными узорами. Они могли по нескольку часов общаться знаками, с помощью улыбок, пальцев, воздушных поцелуев. В последний раз Рамман слепил для невесты из снега лошадку — толстенькую и неуклюжую.

«Я подарю тебе такую же, но настоящую — белоснежную. Только выздоравливай», — написал он в записке. Илуфэр прочитала и радостно закивала. И впервые за последнюю неделю ее щечки порозовели. Все-таки, несмотря ни на что, это была самая счастливая зима в жизни графа Янамари.

В дороге их нагнал гонец из Дэйнла.

— Ваша светлость, по неотложному делу!

По его словам, горожане пребывали в крайнем недовольстве начавшимся рекрутским набором и повышением цен на муку.

«Проклятый Эск! Неймется ему!» — вскипел раздражением Рамман. Сколь угодно ловкий канатоходец выдохнется, расхаживая столько лет туда-сюда над пропастью, лавируя между лояльностью сюзерену-отцу и законным недовольством им же. Двадцать лет Янамари практически не ведает, что такое по-настоящему твердая Эскова властная десница. И соответственно, не ценит усилий графа, будто все так, как и должно быть.

Теперь вот решили, если пожаловала Джойана, которая полюбовница сразу двух князей, то и рекрутского набора не будет. Как же! Держите карман шире! Аластар спит и видит, как бы заставить Джону вернуться в Амалер.

— Может быть, перенесем встречу с Илуфэр? — спросил Рамман уже из седла.

Гонец догадался прихватить с собой запасную лошадь. Значит, дела в Дэйнле серьезные, требующие срочного вмешательства.

— Не волнуйся, милый, — мурлыкнула шуриа. — Я постараюсь не быть навязчивой.

В подарок будущей невестке она везла жемчужное ожерелье. Жемчуг входил в моду по всему континенту, отчего же будущей графине Янамари не блеснуть в обществе роскошным украшением?

Гладкие, идеальной формы горошинки в бархатном мешочке только и ждали своего звездного часа.

«Ей понравится подарок. И я тоже постараюсь приглянуться девушке из Фирсвита. Вряд ли она хоть раз видела шуриа своими глазами. У меня получится», — настраивалась Джона на скорую встречу.

Когда-то она сумела очаровать двор императора Атэлмара Седьмого, и с тех пор многое изменилось в лучшую сторону. Например, Джойана стала дипломатичнее и терпимее. И умнее.

Карета въехала в распахнутые ворота и покатила прямиком к парадному входу.

«А неплохо устроился этот доктор Сид».

Усадьба когда-то принадлежала семейству Райнов — почти чистокровных ролфи, с которым отец Джоны водил дружбу. Они разорились и продали дом задолго до смерти Элишвы. Так он и переходил из рук в руки, пока не очутился у беглеца из Синтафа.

«Мрачновато, но стильно», — так, кажется, говаривала мать, смешно копируя столичный акцент. Ничего с тех пор не изменилось. Летом, должно быть, дом выглядел веселее, со стенами, увитыми диким виноградом и хмелем. Зимой же черные стволы на фоне серого камня смотрелись жутковато.

— Чего вам тут надобно, милостивая государыня? — спросил слуга в перепачканном углем фартуке.

— Я — будущая родственница госпожи Омид, любезнейший. Приехала навестить девочку.

Истопник нахмурился.

— Карантин у нее.