Волчьи ночи

Весной, когда лес дрожал от громкого гортанного воркованья вяхирей, которому снизу вторило капризное щебетание дроздов и зябликов, ворон и его подруга совсем просто отдавались своей невеселой супружеской любви. Они даже не каркали в такие дни, словно были глубоко смущены весной. И, как обычно, прилетали к реке или крали яйца в чужих гнездах. Порой они часами просиживали на своей сосне, молчаливые и озабоченные, вытянув вперед головы, как злодеи, которые ждут наступления ночи. Много лет назад, когда они были еще молоды, им иногда приходило в голову покружиться вдвоем над лесом с хриплым карканьем, похожим на храп. Но теперь они уже не испытывали в этом никакой нужды.

Ворониха откладывала четыре или пять яиц и садилась их высиживать. Ворон улетал в город и, привыкший грабить чужие гнезда, обыскивал курятники во дворах или важно шагал за пахарями в поле.

После того как вылуплялись птенцы, вороны становились еще более вороватыми, еще более чуждыми остальному птичьему миру. У них была одна забота — потомство. Целыми днями они сосредоточенно тащили в гнездо все, что удавалось раздобыть, дрались возле мясной лавки с собаками, налетали на наседок с цыплятами, выдирали молодые кукурузные побеги, чтобы клевать их нежный корешок с только что проросшим зерном. Им вечно не хватало времени. Отощавшие, возбужденные, с добычей в клювах, они недоверчиво подлетали к своему гнезду и, усевшись, как две тени, на соседней сосне, долго прислушивались, прежде чем забраться в него. Ни щебета, ни звука не доносилось из громадного гнезда, будто их птенцы были мертвы. Маленькие корольки и синицы начинали испуганно трепыхаться, когда им случалось встретиться взглядом с черными горящими глазами воронихи, укрывшейся в сосновых ветвях. Даже сойки с криками улетали от них.

Но их родительская любовь сразу же обращалась во враждебность, как только воронята начинали летать и сами добывать себе пищу. Старые вороны тут же прогоняли их как можно дальше от своего жилища. Через несколько дней они снова оставались одни и снова занимали свои старые места у мостика.

В хмурые осенние дни, когда городок казался особенно ветхим и жалким, а вода в реке внезапно становилась мутно-грязной и устрашающе бурной, вороны оживали. Набухшая от влаги земля пахла навозом, и этот острый запах возбуждал их. С торжествующими криками они кружили над городком. Но их радостное возбуждение достигало предела в канун рождества, когда в городке начинали резать свиней. Визг животных слышался почти изо всех дворов в течение целой недели. Привлеченные запахом паленой щетины и крови, к городку слетались стаи воронов. Ворон и его подруга вились над залитыми кровью дворами и жадно следили за каждым движением людей. В такие дни можно было видеть, как они, довольные и сытые, сидят на голых ветвях.

Так прошли все шестьдесят лет их жизни. За эти годы они были свидетелями смерти Аницы, старой девы, видели, как скончался чахоточный учитель, как ссутулился мясник и перестал появляться в своей лавочке, как родились и выросли четверо детей скорняка, а сам он будто врос в землю и голова его побелела. Но жизнь в этой части городка почти не изменилась. Казалось, люди оставались теми же. Вырастали дети, и мальчики сменяли отцов, девочки — матерей. Дворы были такими же грязными, по ним так же бродили стаи гусей, а дома выглядели не старей и не новей прежнего. Даже деревянный мост все еще держался на своих полусгнивших подпорках, будто окаменел от старости.

Впрочем, и вороны почти не изменились. Перья их, как и раньше, были со стальным отливом. Только теперь они целые дни проводили у речки, и в этот год ворониха не снесла яиц. Голос ее друга стал еще более хриплым, и борода под его большим клювом начала синеть.

В том году в студеные февральские дни вороны облюбовали трубу дома, в котором жил секретарь консистории.

Под вечер они устраивались там на ночлег. Труба была широкая. Каменная плита, укрепленная на ней, защищала их от холодного ветра, а тепло, идущее снизу, согревало. Когда темнело, они засыпали, спрятав голову под крыло и плотно прижавшись друг к другу.

Однажды около полуночи секретарь был разбужен каким-то странным шумом в комнате, где он спал со всем своим семейством. Совсем рядом с постелью ему послышалось зловещее карканье.

Недоумение вскоре сменилось страхом. Кто-то бился в темноте, какие-то крылья ударяли о стену над кроватью, и страшный хриплый голос нарушал уютную тишину дома. Дети залезли с головой под одеяла, а сам секретарь, облаченный в длинную старушечью ночную рубашку, ходил с зажженной лампой по дому и разыскивал существо, издававшее это страшное карканье. Жена его, вооружившись челноком, который она поспешно схватила с ткацкого стана, не сводила с него испуганных глаз.

Вдвоем они обошли весь дом, но ничего не обнаружили. Крик прекратился, словно животное затаилось. Но когда встревоженная семья снова улеглась в темной комнате, крик повторился, да такой громкий и зловещий, что дети заревели, а у взрослых от страха защемило сердце.