Волчьи ночи

Я повернул от речки и пошел равниной к городу. Путь мой лежал вдоль оросительного канала, наполненного снежной кашей.

Далеко впереди зеленым зеркалом на белом поле протянулась большая лужа. Вдоль нее одиноко торчали несколько низкорослых ив, и голые ветви их еле отражались в ее прозрачных водах.

И вот, приблизившись к луже на пятьдесят шагов, я вдруг заметил, что посреди нее сидит какая-то птица. Она была неподвижна, словно черный шарик.

Как только я остановился, птица обернулась, и я увидел ее настороженно поднятую голову. По всей вероятности, это была утка той же породы, что и висящие у меня на поясе. Она приготовилась взлететь. Это было видно по ее легким, почти неуловимым, полным тревожного трепета движениям.

Ты знаешь, мой друг, как замеченная внезапно дичь заставляет нас вздрогнуть и схватиться за ружье. Кровь ударит в голову, от возбуждения захватит дух, и мгновенно все внимание сосредоточится на этой птице или этом звере. Одно лишь безудержное желание завладеть дичью охватывает нас. Мы дрожим от напряжения, как бы не упустить той секунды, когда нужно выстрелить…

Сообразив, что утка может взлететь и скрыться за ветвями от моего взгляда, я решил стрелять, пока она еще не поднялась.

Я навел на нее ствол и, когда верх мушки коснулся ее темного тела, дернул спусковой крючок.

Сквозь легкий дым я увидел, как птица вздрогнула, как дробинки подняли вокруг нее водяные брызги, как на покрытом снегом берегу появились черные точки свинцовых зерен. Но странное дело: утка осталась по-прежнему в луже, спокойная, неподвижная. Она не захлопала крыльями, не поплыла, не опрокинулась на спину, не нырнула в воду, ища спасения от гибели, как сделала бы каждая раненая или умирающая водяная птица. Она только не спеша слегка повернулась ко мне, так что снова стала похожа на округленный комочек.

Удивленный и не веря самому себе, я двинулся к ней, положил палец на другой спуск, чтобы выстрелить еще раз.

Я испытывал не только удивление, но и растерянность, словно стрелял по какому-то призраку, неуязвимому, находящемуся вне законов жизни и смерти.

Подойдя, я увидел, что в луже сидит не утка, а черная лысуха. Темно-пепельное тело ее было совершенно целым и чистым. Ни единой капли крови не было видно на ее густом оперении.

Она не двигалась. Казалось, она целиком ушла в то оцепенелое и немного удивленное созерцание, которое охватывает низшие существа, когда они спокойны и чувствуют, что им не грозит никакая опасность. Мое присутствие не произвело на нее ни малейшего впечатления, как будто я для нее не существовал, хотя я стоял уже на берегу лужи и нас разделяло не больше двух шагов.

Ее маленькая головка, изящная, блестящая, черная, увенчанная белым гребешком, была выставлена вперед, как будто взгляд ее, устремленный поверх белой равнины, приковала к себе какая-то точка по ту сторону горизонта. Казалось, птица целиком поглощена чем-то бесконечно важным, властно захватившим ее внимание и неотразимо ее приковывающим. Ледяным равнодушием и полным безразличием ко всему остальному веяло от этого маленького, мирно плавающего в воде существа.

Представь себе, если бы ты вдруг увидел издали эту невероятную картину: охотник и дикая птица — так близко друг от друга; человек — удивленный, недоумевающий, дичь — совершенно равнодушная к присутствию самого страшного своего врага; и все это — на спокойной белоснежной равнине, на которой метель оставила после себя только мир и тишину. Не подумал ли бы ты, что в этот час на земле совершилось великое чудо, обещанное нам евангельскими легендами?

Еще несколько секунд, и я почувствовал, что не могу больше выдержать эту загадку. Мне хотелось крикнуть, взмахнуть рукой либо протянуть руку и схватить это крохотное черное создание, которое не боится меня и спокойствие которого кажется таким величественным.

И вот, когда я уже готов был ступить в воду, птица вздрогнула. Длинная шея ее изогнулась, голова слегка подалась назад, и все тело затрепетало в судорожном порыве, словно она хотела сохранить что-то такое, что до этой минуты с трудом удерживала в своей груди. Потом она медленно подплыла к обломку льда, который торчал перед ней, и, вытянув шею, прижала к холодной твердой поверхности свой перламутрово-белый клюв. Все отчаянней и сильней погружала она свой клюв в лед, словно старалась таким образом заглушить свою боль. Вдруг тело ее обмякло, тонкая пленка застлала наполовину ее черные глаза, и она перевернулась на спину. Она была мертва.

Только тут я понял, какая сила преодолела страх в этом создании. Птица была ранена смертельно. И когда свинцовое зерно проникло в ее грудь и она почувствовала приближение смерти, все ее существо было поглощено ожиданием этой важной минуты. У нее не было времени заниматься мной, потому что она готовилась встретить свой конец… В эти несколько минут душа ее, быть может, почувствовала частицу той скорби, которую испытывает каждое живое существо на пороге смерти.

Долго стоял я в раздумье над маленьким трупом, неподвижно плававшим в зеленоватой воде.