Волчьи выродки

– Писали! – измученно усмехнулся сын профессора. – Они не просто писали, а горланили об этом во всю катушку! Отец-то всего один раз по поручению института съездил в Англию и затем у себя принял английского профессора Уальда Кристофера… И всё!.. Десять лет лагерей за связь с английским шпионом!.. Бред! Полный бред! Мой отец честнейший человек, и не знаю, кому понадобилось так гнусно опорочить его! – распалился Бородин. – А через два года, в… 39-ом и меня вместе с матерью отправили в Улан-Удэ! По следам отца… нас обвинили в том же самом… На большее у них фантазии не хватило. Я тогда заканчивал третий курс медицинского института на факультете психиатрии и неврологии…

– Так вот почему ты так хорошо изображаешь сумасшедшего! – не сдержавшись, усмехнулся Жогов. – Теперь понятно…

– Да, в лагере отрепетировал, – откровенно признался Бородин. – Так, знаете ли, всякое было, и порой, чтобы выкрутиться из затруднительных ситуаций, приходилось пользоваться приобретёнными в институте знаниями. И здесь вот, в концлагере, пригодилось!.. – перевёл он дыхание. – Иначе бы не выжил… А как узнал о приказе № 270, в котором все попавшие в плен солдаты объявлены предателями и врагами народа, я и вовсе решил не

––*Евгеник – генетик.

выходить из роли сумасшедшего… тем более, что я в неё вжился! Ведь, в сущности, я штрафник и из одного лагеря попал в другой, даже не успев как следует повоевать. Так что хороших перспектив у меня на Родине не было! Вы правильно поняли, что я хотел: с дурака-то взятки гладки, вот я и подумал, что отправят меня отсюда в какую-нибудь психиатрическую лечебницу, как получившего «сдвиг» после контузии… или как человек, который «тронулся» рассудком после пыток. Меня ведь сильно пытали из-за взятого на себя другого имени…

– Почему на теле ничего нет? – недоверчиво спросил Жогов.

– А вы постригите меня наголо и взгляните на голову, – посоветовал Бородин. – Тогда вам станет понятно, почему эсэсовцы принимали за должное моё сумасшествие и почему мою актёрскую, отрепетированную в лагере игру считали моим настоящим поведением.

– Хорошо, проверим. Дальше…

– А что дальше? – усмехнулся узник. – Я всё вам рассказал. Ваши врачи оказались хорошими специалистами и быстро поняли, что я разыгрываю их… и вас!

Смоленский покраснел, услышав реплику Бородина, а Жогов лишь едва заметно улыбнулся.

– Да, а то, что ты говорил о своей матери, когда мы нанесли тебе визит в камеру – это правда? – спросил узника полковник.

– Правда, – тихо ответил Бородин.

– А как состыковать то, что ты, штрафник, а мать твоя, как ты сказал, была с тобой отправлена в Улан-Удэ?.. Не сходится, – сверлил словами мозги заключённого офицер СМЕРШа. – В камере, обращаясь вот к этой женщине, ты сказал, что твоя мать расстреляна карателями, а ты затем сжёг её!

– Так она тоже была в батальоне штрафников санитаркой и вместе со мной попала в концлагерь. Мы с ней нигде не расставались… Она со мной добровольно пошла на фронт! Здесь, в Майценехе, её расстреляли, а затем мне пришлось отправлять её в печь… Я же работал печником-кочегаром в крематории, – добавил он после небольшой паузы. Его выворачивало от этой темы, и он плотно поджимал губы. – Поднимите архивные документы на тех, кого эсэсовцы отправили в печи, если таковые остались, и вы прочитаете, что Зоя Александровна Бородина казнена 14-го января 1944 года!.. Я тот день на всю жизнь запомнил! – сдавленно процедил он сквозь плотно сжатые зубы.

По всему было видно, что узник не врал, и чуть позже Жогов убедился в его честности, а сейчас он испытывал некоторую неловкость за то, что заставил его так разволноваться. Однако этого требовала его работа, и с этим ничего нельзя было поделать.

– А как случилось, что ты, Алексей, в концлагере значился под чужим именем? Ведь, если я тебя правильно понял, тебя пытали из-за этого? – снова задал вопрос полковник.

– Не только пытали, но и мать из-за этого имени расстреляли!

– Расскажи…

Бородин набрал в лёгкие воздуха и, потерев ладонью лоб, продолжил: