Волчья дикость (СИ)

Мой крик слышало каждое живое существо за несколько километров. Потому что я взвыла увидев ту уродливую гримасу, которая смотрела на меня перекошенным глазом с тремя рваными шрамами на щеке, с покорёженным ртом и разорванной шеей. От уголка рта до самого уха идет грубый красный шрам. Как же я ужасна, от былой красоты только одна часть лица…но и это не спасет. Вот почему он не приходит и никогда не придет. Он изуродовал меня и никогда больше не сможет посмотреть на мою жуткую маску вместо лица. Вахид не будет любить такого страшного монстра, каким он меня сделал…Увидит и ужаснется. Как и любой другой на его месте.

Наверное, это стало последней каплей. Наверное, это добило меня. Я бросилась в дом ведьмы, перерыла ее склянки с надписями и нашла одну с этикеткой подписанной ее витиеватым почерком «смертельный яд». Я откупорила ее и уже поднесла ко рту, как она треснула в моих руках и жидкость пролилась на пол.

— Идиотка! Только силу на тебя потратила и яд испортила!

— Зачем? — Закричала я и обернулась к ведьме, чувствуя как по щекам катятся слезы, как разрывается мое сердце от разочарования от понимания что лучше бы мне умереть чем жить без своего малыша и без лица…

— Затем, что это не конец! Затем, что ты должна жить дальше! ОН будет любить тебя любой!

— Он меня ненавидит, он меня изувечил, он даже посмотреть на меня не сможет!

— Ненависть так близка к любви, она ее родная сестра двойняшка. Страшнее равнодушие. Слишком просто умереть, слишком просто избавить его от мучений, а потом и от угрызений совести. Живи! Стань для него наваждением! Стань для него безумием!

— Ты…ты видела мое лицо?

— Я? Да! А он не увидит! Ты аксагол и ты с ним связана. Для него ты всегда будешь ядовито прекрасной, желанной и необходимой. Не облегчай ему жизнь!

— Он все равно больше не придет.

— Придет…скоро ты им понадобишься. Жди…Терпеливым да воздастся!

И я ждала. Каждый день и каждую ночь. Прикасаясь кончиками пальцев к шрамам и боясь посмотреть в зеркало. Заха сделала для меня маску из телячьей кожи. Я надевала ее, когда ходила в деревню на рынок, покупала для нее травы. Люди оборачивались на меня, дети показывали пальцем. Кто в наше время ходит в масках…Как же долго тянулось время. Для меня делились дни на три части. Утро полное надежд и какой-то эфемерной радости, вечер, наполненный разочарованием и ночь, утопающая в боли и тоске по своему ребенку и по жуткому деспоту, который лишил меня счастья, лишил материнства и отобрал у меня красоту. Палачу, которого я все еще продолжала любить и ненавидела за это только себя.

И не переставала ждать его появления, ждать как одержимая свой источник боли и счастья. Только он мог заставить мое мертвое сердце биться…Меня ломало от адского одиночества, от боли потерь, от воспоминаний, подбрасывало от ночных кошмаров, в которых жуткий зверь полосовал мое тело когтями. Или детский плач. Там, где-то далеко от меня плачет моя девочка, кричит. Кто заботится о ней? Кто ее кормит? Любят ли ее? Но я обещала Захе не задавать вопросы, таков был уговор. И я молчала, оплакивая свою малышку и разлуку с ней, чувствуя как течет из груди молоко только при мысли о младенце.

— Сцеживай молоко. Я продам его в деревне и будет нам на что жить и есть. Ты теперь должна мне.

Можно подумать ей не платили за то, что я здесь нахожусь.

— Кому нужно мое молоко?

— Меньше вопросов. Сцеживай. Я сама разберусь.

— Ты отдашь его моей дочери?

— НЕТ! Я его продам на рынке. Женское молоко стоит больших денег, а еще оно нужно мне для ритуалов. Так что давай, не ленись. Сцеживай каждый час-два. Чтоб было побольше.

И я сцеживала, отдавала ей наполненные бутылочки и тешила себя надеждой, что она отдаст мое молоко моему ребенку или ребенку, который и правда в нем нуждается.

Но однажды двери кельи открылись…За мной пришли. Банахиры в черной одежде и в черных сапогах. Один из них сделал шаг ко мне.

— Собирайся. У меня приказ отвести тебя к императору!

Глава 9.1