Волчья дорога (СИ)

— Tempora mutantur, et nos mutamur in illis. Все течёт все меняется, — проговорил собеседник чуть грустно.

Невысокий, узкоплечий человек средних лет. Вроде ещё молодой, но редкие волосы и высокий, в залысинах, лоб делал его куда старше. Глаза прятались за двумя кругляшами толстых стекляшек, сцепленных стальной полосой на носу. Майстер Карл Хазер, писарь городской ратуши. Или господин штадтшкрибер Мюльберга, если обращаться к нему церемонно, по-должности.

— Увы, господин капитан, но всё в этой жизни меняется. Не всегда к лучшему и не всегда вовремя, но всё, — говорил майстер, задумчиво перебирая предметы на большом письменном столе. Тёмное дерево, протёртое, но чистое сукно, три чернильницы в ряд, аккуратно очиненные перья, стопы белой бумаги. Всё лежит на месте, ровно, в линию, как солдаты на генеральском смотру.

— Юноши переменам радуются, старики ворчат, а мы с вами … — собеседник сверкнул на капитана круглыми стеклами, предлагая капитану разделить с ним философские мысли. Капитан кивнул. Рутинные дела он уже решил, неизбежные бумаги — квитанции на постой, пропуска на рынок и прочую канцелярию — подписал. Подписал, заверил, да и остался у писаря — поговорить, благо господин Хазер был человек не занятой, гостеприимный, глинтвейн горячий, а зима осталась за высокими окнами ратуши. Они с писарем засели в маленькой комнате. Или кабинете, как шутил писарь, намекая на скромные размеры комнаты на втором этаже. С первого,через полуоткрытую дверь, доносился глухой, плещущийся гул. В высокой зале, под колоннами толпился народ, что-то продавали, покупали, обсуждали — степенно, важное и неважное вперемежку. На третьем царила тишина. Там заседал городской совет и резные двери не выпускали во внешний мир ни звука. Мелодичный звон перекрыл гул голосов на мгновение. Вверху, на башне пробили часы. Из приоткрытого окна донеслась с улицы пьяная песня. “alles for kaiser Ferdinand whol”. Яков усмехнулся, поворачивая к собеседнику голову:

— Мои орлы. Кое-что все в этом мире всё-таки не меняется.

Майстер Хазер глянул в окно, отвернулся и грустно кивнул в ответ. Его тонкие пальцы машинально пробили по столу в ритм пьяного припева. Круглые стекла свалились с его лица. Писарь ловко поймал их в воздухе, протёр переносицу — железная прищепка натёрла нос до крови, поморщился и надел их обратно.

— Не знаю, капитан, не знаю. Перемены везде. И у нас, в городе и у вас. Как бы не ворчали о старых днях, но они идут. И если бы к лучшему... — опять вздох... — когда пришли известия о мире, все обрадовались, думали впереди покой и порядок, а получилось.... — писарь скосился на дверь — закрыта, повернулся к белёной стене, на что-то нажал. Беззвучно откинулась в пазах потайная дверка.

«Хитро сделано, я бы не нашёл» — подумал было капитан.

Из тайника на свет показалась пузатая бутылка и стакан

— Не хотите? — предложил ему писарь, закрывая тайник.

Яков кивнул. Где-то за окном глухо прогремел одинокий выстрел. Писарь чуть вздрогнул, выставляя стаканы на стол. «Опять мои», — лениво подумал Яков, прикидывая, какую бы пакость бузотерам учинить начальственной властью.

— Перемены у нас в городе, господин капитан. Прямо-таки пугающие перемены

«Уж слишком он меня обхаживает. Бандиты у них что ли на дорогах завелись? Какой-нибудь дикий барон, с которым не может справится стража». Такое случалось иногда. Капитан был, в общем, не против небольшого крюка на пути и небольшой стычки, особенно если она оплачивалась. Сейчас, а не когда-нибудь, как императорская служба. Только надо будет найти предлог сержанта сюда послать. Писарь выглядел человеком опытным, но Пауль Мюллер сумеет получить с него настоящую цену. Внезапно, по коже пробежали мурашки. "Что-то не так", — царапнула разум шальная мысль. Яков прислушался. Гул голосов снизу стих, тягучая тишина плыла по каменным сводам. Тишина и мерный стук шагов под какое-то звяканье.

— Что это? — спросил он

— Те самые перемены, — писарь поднял уголки губ в бледной улыбке. Сверкнув стекляшками, скатились с его носа очки. Заскрипела лестница.

Капитан встал, развернулся и шагнул за дверь. И столкнулся лицом к лицу с поднимающимся по лестнице человеком. Высоким, со странно-неподвижным лицом и рядами серебряных монет, нашитых на куртку. Монеты звякнули при шаге — льдистым, серебряным звоном. Скрипнула лестница под сапогом. На очередном шаге "Серебрянный" поднял голову и посмотрел капитану в глаза. Яков усмехнулся и опустил руки — на пояс, поближе к эфесу шпаги.

— Это Ваши солдаты в городе? — коротко бросил «серебрянный». Ни один мускул на его лице не шевельнулся сверх необходимого.

— Мои, — так же коротко ответил капитан, вспомнил про вежливость и добавил:

— С кем имею честь?

— Конрад Флашвольф, дознаватель городского суда. И ваши люди меня обстреляли.