Волчья ягода

На следующий день в дом Феклы, вдовы бестолкового Макара Бедняка, потянулись еловчане. Одним из первых пожаловал, как водится, Яков Петух. После чинного приветствия староста засыпал вопросами: «Где воевал? После разбора[57] приехал? К служилым отнесен или к черносошным?» Ефим отвечал все шутками:

– Был у царя в гостях да кубки перебирал. Удаль свою показал да царь меня наградил, сказал, живи, как душе хочется. Волю казацкую не меняй на ярмо.

– Про какого царя-то говоришь? У нас их много было.

– Про царя Гороха, а про кого ж еще?

– Ты, Фимка… Ефим, речи такие брось. Шути да с оглядкой, – Яков теребил бороду, с недовольством глядя на молодого мужика.

– Да не злись, Яков, я умом не обделен. С матерью жить буду, тихо и спокойно, добра наживать.

– Ну добро. Опосля зайдешь ко мне, Ефим, – строго сказал староста на прощание.

– Ты что ж, сынок, так говоришь-то? – спрашивала Фекла. – Про царя срамно…

– Ты пирогов мне испеки, не ворчи.

– Так муки-то нет – вся месяц назад вышла.

– Вот беда. – Фимка исчез и скоро вернулся с добрым кулем в три пуда, не меньше.

Фекла охала, хвалила сына и тут же честила за расточительство. Она будто помолодела: ушла пелена из глаз, быстрее стала походка, сноровистее движения. Скоро Фекла уже гремела посудой, исполняя желание любимого – и единственного – сына.

После трапезы Фимка вытер жирные руки о ершик волос, выпил добрую чарку пива и завел неприятный для матери разговор:

– Мне про Кузьку сказали…

– О-о-ох, не уберегла я братца твоего. Как пережила, сама не знаю. Ревела целыми днями, все глаза вытекли со слезами-то.

– Да что ты, матушка, не кори себя. Кто ж за мальчонкой уследит? Сам таким был, помню.

– Изверги, чистые изверги. Детенка съесть, – Фекла уткнулась в широкую грудь сына.

– Не жить им на белом свете. Найду и отплачу за содеянное, – пообещал Ефим.

Мать трясло в судороге такой силы, что случается обычно только с малыми, неразумными детьми. Сын успокаивал Феклу как мог, долго гладил по спине, седым волосам, уложил спать и долго еще сидел задумчивый, охраняя ее покой.

* * *

– Рассказывай, как живешь? Что нового, что старого? – После радостных приветствий, крепких объятий Ефим приступил к обстоятельным расспросам.

– Да ты погодь разговоры вести! Дай насмотреться на тебя! – Аксинья ходила вокруг гостя и не сдерживала радость.

– Чего на меня смотреть? Голова, две руки, две ноги – вот и весь вид.

Из непоседливого мальчишки он превратился в серьезного, основательного мужика, и рыжие лохмы сострижены, и пакостной блеск серо-голубых глаз исчез, вместо него усталость, сила и что-то неясное. Уверенность в себе или жесткость?

– Уезжал ты, Фимка, мальцом желторотым, а теперь взрослый муж. Какой крепкий да сильный! Все освоиться не могу, тон верный с тобой найти.

– Ты глаголь как раньше, от сердца, не смотри, что старше стал. Я тот же Фимка, сын Макаров.

Он ушел от Аксиньи поздним вечером, наговорился вдоволь, словно с сестрой родной. О себе он рассказывал скудно. Нюта получила свою меру хвалебных слов и подначек от гостя, но забилась в самый дальний угол и глядела на Ефима злой кошкой.

На прощание гость разбередил душу Аксинье:

– А о муже твоем, Григории, есть вести? Живой он там?

Если Аксинья для него, отрока, была добрым другом, то перед кузнецом Григорием он преклонялся за мастерство и силу.

– Не знаю, Фимка, ничего не знаю о муже. Ни единой вести – ни худой, ни хорошей.

– Если жив, отпустят его из Обдорска, как пить дать. Новый государь молодой, жалостливый, мягкосердечный. Издал указ простить тех, чьи прегрешения невелики. Жди мужа.

Ефим ободряюще кивнул Аксинье, а она и ответа не нашла. Он радовался возможной встрече с Григорием, а она обмирала от ужаса. Что делать ей, если вернется муж? Оставалось лишь схватить дочь и убежать в густой лес.

2. Желанный

Самое шумное, веселое время, что разбавляло тягомотность и скуку стылой зимы, было на исходе. Уже не пели коляды по дворам, съели всю свинину и птицу, выпили пиво. Аксинья ждала его каждый день, иногда выходила на крыльцо и всматривалась в узкую, занесенную снегом тропу, что вела из деревни Еловой к ее избе. Голуба появился в последний день Святок.

– Почему не наряжены, свахи? – закричал он, резко открыв дверь.

Аксинья с испуга выронила кувшин с травяным отваром, Нютка подскочила к гостю и повисла на нем, словно белка на дереве.

– К счастью, – кивнул он на черепки, устлавшие пол.

– Голуба, да что ж за человек ты? – ворчала Аксинья, выпутывая из соломы то, что еще недавно было любимым ее кувшином, с ручкой в виде кошки, вылепленной умелыми руками брата Феди.

– Я человек-забава.

– Забава Путятична выискалась, – Аксинья не могла остановиться, недовольство буквально лилось из нее.

– Да что с тобой, голуба?

– Маета одна. Ты во двор иди, мы с Нютой скоро будем готовы.

Все то время, что Аксинья наряжалась в самую лучшую свою одежду, убирала косы под повойник с затейливой вышивкой, облачала дочь в сарафан из синей поневы и с досадой рассматривала желтое пятно на самом видном месте, она думала все о Фимке и его словах.