Волчья хватка. Книга третья

— Может, Баруздин возьмёт? — предположил Максим.

— Этот возьмёт! — брезгливо вымолвил Максимилиан. — И спасибо не скажет…

— Дядь Слав, скажи честно, ты что такого натворил? — шёпотом спросил старший. — За что тебя взять грозятся?

— Да вот тоже хотел Родину защищать, — многозначительно проговорил Ражный. — Не дают, земли лишают.

Братья обменялись взглядами — о чём–то посоветовались и остались довольны.

— И у нас к тебе разговор есть, — несколько торопливо заявил Максим.

— Серьёзный… Мы обрадовались, как узнали, что ты на базу вернулся.

— Мы тебя по следам вычислили!

— Ты пришёл с женщиной…

— И она обвела тебя вокруг всех засад. Интересно бы на неё взглянуть!..

— Короче, что за разговор, — оборвал Ражный.

— В общем, мы по порядку всё расскажем, а то не поймёшь.

— К нам в отряд одного молодого прислали, — сообщил младший. — На срочную призвали, но сразу же на контракт перевели. Подготовка у него — супер! По горам бегает, как барс. На скалы без верёвок лазает, даже по отрицательным уклонам.

— Мы ему кликуху дали — Моджахед.

— Хотя он русский и на таджика не похож. Только пуштунку носит.

— Ты в Горном Бадахшане служил? — вдруг спросил старший и прищурился пытливо.

— Служил, — осторожно признался Вячеслав.

— А жена была? Ну, или женщина?

Ражного словно волной горячей захлестнуло — учительница Марина! И как–то потеплело на душе: напрасно Пересвет дразнил его отроком. Как бы там ни было, а корень аракса дал побег! Пусть дикий, без отцовского окормления, но, судя по словам пограничников, волчьей крови вырос парень.

— Сергеем зовут? — сдержанно и утвердительно произнёс Вячеслав.

— Точно, Сергеем! — отчего–то восторженно сказали братья почти хором. — Только фамилия другая.

А потом уже поочерёдно спросили:

— Его мать как звали? Марина Ильинична?

— Это твой сын? Или самозванец?

— Мой сын…

— Да и на лицо вылитый ты, дядь Слав! Повадки волчьи!

— И знает, кто отец! Тебя назвал — мы аж сначала ошалели!..

— Так он с вами служит? — сдерживая радость, спросил Ражный.

Братья переглянулись.

— Служил…

— Погранец прирождённый! На запах след нарушителя брал, как зверь!..

У Вячеслава сердце ёкнуло.

— Где он сейчас?

Братья опять переглянулись, словно договариваясь, и старший успокоил:

— Живой он, дядь Слав. Только сбежал.

— Мы в секрете сидели сутки. Он ушёл втихушку, с оружием.

— То есть как ушёл?..

— Мы его спровоцировали, — признался Максим. — Случайно получилось, сами не ожидали.

— Про тебя рассказали. Что ты здесь живёшь, адрес сообщили.

— А он по тебе, наверное, затосковал. Молчаливый стал.

— Неделю помолчал и из секрета сорвался…

— Только мы сразу поняли: он к тебе навострился.

— Командир решил, его афганцы похитили. Мол, попытаются его через границу перетащить. И казнить!

— У него прошлое связано с наркотрафиком. Его и призвали, что Моджахед все тропы знал…

— Потому что хозяин продал Серёгу афганцам. Когда тому тринадцать лет было. Чтоб таскать героин через границу. Русским, мол, легче проходить. Вот командир и решил, похитили…

— Короче, рабство натуральное…

— Моджахед сначала из Афгана драпанул. Однажды послали с грузом, он и сбежал…

— Сам пришёл в отряд, — продолжал младший. — С грузом. И добровольно указал все проходы на границе. Парень призывного возраста. Проверили и призвали на срочную. Сейчас это просто делается, служить некому. Даже таджиков берут. Да он и сам просился! Служить хотел…

— А тут мы с братом про тебя рассказали. Вот и сбили с толку. Извини, дядь Слав… Не знали, что тебе самому надо в бега подаваться.

— Мы сразу поняли: он к тебе, дядь Слав, рванул. Потому что похитить его невозможно. Он живым в руки не дался бы!

— Заставу подняли, тропы перекрыли. Поисковые группы разослали…

— Только мы с Максом не в Афган, в тыл пошли. И нагнали!

— В Россию прорывался! — восхитился старший. — И с оружием. Повязать могли на первой же станции…

— Его повяжешь, как же! — заметил младший. — На станциях менты привыкли мелких жуликов ловить…

— Он и в самом деле к тебе пошёл, — доверительно и сдержанно сообщил Максим. — Хотел разыскать…

Заряженный, закомплексованный боярином на ревизию собственной жизни и отношения с женщинами, Ражный с какой–то тревогой вдруг подумал, что и Марину не любил. Не испытывал этого зовущего и мучительного чувства, какое было к Миле. Зато даже по прошествии лет всё ещё жила в нём обыкновенная, житейская жалость к несчастной молодой специалистке, хватившей лиха на чужбине. Однако же упрямым и болезненным отношением к чувству долга: звал ведь с собой — не поехала, дескать, отработаю три года там, где трудно…

— Про свою мать что–нибудь говорил?

Голоса братьев зазвучали как–то отдалённо, словно эхо, а в памяти всё ярче вставал образ юной учительницы из горного селения, одинокой и обездоленной, однако с комсомольским огнём во взоре…

— Сказал, в рабстве она. Русские школы закрыли, и даже язык никому не нужен…

— Везде по–своему лепечут…

— На ферме у богача какого–то местного батрачит, арыки прочищает. Там у них поливное земледелие… Батракам документов не выдают на руки, особенно русским, чтоб не сбегали. Богач этот и Моджахеда продал афганцам.