Волчья хватка. Книга третья

Тем самым и вовсе умиротворил свою настороженную свиту, но взволновал игумена. Дикий крик да вой чуждого вроде бы стихли, послать бы кого в баню, чтоб проверить, удалился ли оттуда оборотень, а под руками ни единого послуха! Опустел монастырь после митрополичьего гостевания, впору самом убежать и смотреть, однако князя не оставишь. Тот же вышел из трапезной, глянул на светлеющее небо и молвит:

—Поспешать надобно. Не тело баловать — на богомолье приехали!

И прямым ходом к бане. Свита, как и полагается, не отстаёт, иные дожевать за столом не поспели. Настоятель чуть вперёд забежал, чтоб разузнать, что да как, и глядь, а караульные араксы всё ещё возле бани службу несут.

—Где? — только и сумел спросить у них игумен.

—Напарился да на лавке заснул, — шепнул один. — Добудиться не могли.

Тут уж поздно было что–либо делать, а вынести из бани сонного вместе славкой иноки не догадались, так добро, хоть задвинули под полок, пока гости в предбаннике раздевались. Братская чёрная баня просторная, свечи от пара горят тускло, стены в копоти, вся надежда, князь впопыхах не заметит чуждого, а тот, утомлённый, не проснётся.

По правилам, парить великого князя полагалось только большим боярам, поэтому он с огнём продолжал баловать и смело вошёл с изменниками в парилку. Игумена ровно молнией пронзило, и про оборотня сначала забыл: погубят, уморят! В трапезной не удалось отравить, в бане на смерть запарят.

Добро, хоть Митяй неотвязно за князем ходит, и тут не отстал, а тоже разоболочился, перекрестился и в жаркую парилку, как в омут, нырнул.

Игумен же на улицу и к отдушине прильнул: парно, знойно, однако кое–что видать. Бояре князя на самый верхний, игуменский полок усадили, сами расселись внизу, по лавкам, греться да потеть. Стрешнев вместо банщика поддаёт на каменку, пар вениками разгоняет, Тугоухов шайку с щёлоком разводит да травяных пряностей подливает. Затем полумрак и вовсе стал мутный, непроглядный, ничего не увидеть, но слушать можно.

—Ты полегче поддавай, — послышался голос духовника, который рядом с князем на верхнем полке сидел. — Тут уж дышать нечем!

—А ты пониже спустись, — посоветовал боярин и отдушину заткнул. Далее голоса ровно через вату: бу–бу–бу, потом вроде бы веники захлопали. Игумен тут и вспомнил про чуждого: пробудят его от сна, так свидетель будет, как морили в бане великого князя Московского! Нет худа без добра: ежели что, покажет, кто в самом деле княжеской смерти желал.

Сергий прибежал с улицы, хотел к двери прильнуть да послушать, но тут в парилке истошно завопили, закричали, и непонять, то ли от удовольствия, то ли от мучений. Малые бояре в предбаннике сидят, переглядываются, а что делать, не знают. Одежду скинули, изготовились, но войти не решаются. И настоятелю заходить неловко, можно всё дело испортить, коли князь с духовником затеяли таким образом вывести изменников на чистую воду. Митяй уж всяко не позволит боярам воплотить свой замысел, даст знак, когда князю совсем невмоготу станет. Мужон бывалый, надёжный, не зря княжескую печать хранить дозволено. Разумом проницательный и не только духовный опыт имеет, но и житейского хлебнул изрядно. Позовёт, вот тогда и можно войти да повязать злодеев…

Меж тем вопли, зычное кряхтенье да шум веников усилились, должно, все враз стали париться. Сейчас жди, вылетят из знойного чрева на предутренний холодок, остывать, отпыхиваться да квас пить. Судя по звукам, всё миром обходилось, игумен уж думать стал, не вообразил ли он себе злодейство боярское, не пригрезилось ли ему, что князя в бане уморить хотят. И тут в парилке вдруг стихло всё разом, такое чувство, будто уши заложило. Минута прошла — ни звука не донеслось! Тогда игумен решился, потянул на себя дверь, заглянул в баню, а там тьма кромешная, все свечи позадувало и лишь парным жаром в лицо бьёт.

—Свету дайте! Малые бояре вкупе с араксами свечи похватали да в дверной проём посветили. И обомлели от зрелища. Потом уж, когда в себя пришли и обсуждать стали, кто что увидел в первый миг, иные утверждали, будто зрели они в парной дикого зверя— матёрого волка, который немо щерился и показывал клыки. Однако игумен всю картину сразу позрел: все большие бояре на верхнем полке сгрудились, ровно овцы, сидяти вениками заслоняются, а на нижней ступенистоит чуждый, и не клыки щерит, а держит в руке кривой блестящий засапожник. За его же спиной князь со своим духовником. Вроде живые, только Митяй на карачках стоит, однако оба по–волчьи гневливые, только что рыкане издают.

—Отвечайте! — говорит им Дмитрий. — Кто замыслил меня в бане уморить? Ты, Стрешнев? А тот встрахе косится наоборотня, от его ножа взора отвести не в силах, и блеет, ровно ягнёнок:

— Помилуй, княже, не я! Это всё Фрол Тугоухов затеял!

— Видит Бог, лжёт Стрешнев! — заблажил тот. — Наговаривает! Это всё они с Ноздрёй измыслили! И меня насильно уговорили!