Волчья хватка. Книга третья

— Всё верно, под листопад грядущего года мне и смерть придёт. Обидно, старче! Я ничего и не поспею! Хотел наказ матушки исполнить, за Русь постоять… Потом в Дикополье съездить, сыскать себе Белую Диву… Тут писано, на всё мне тринадцать месяцев! И невесту добыть, дитя родить, чтоб род не пресёкся… А я ещё не погулял, не выказал удали!

— Поспешай, Пересвет! — вдохновил Ослаб и закрыв книгу, спрятал в сундучок. — Дабы поспеть к началу битвы.

— Да уж недосуг мне тут с вами беседы вести! — подхватился ражный и бросился в двери. — Эх, крылья бы мне!…

И выпорхнул из кельи.

— А ежели не вернётся? — с тоской спросил Сергий. — Кто выйдет на поединок? Зря отпускаешь, старче! Сей ражный отрок истинный исполин, невзирая что молод!

В тот час за стенами кельи копыта простучали и как–то враз смолкли, словно всадник взлетел вкупе с лошадью.

Отшельник послушал и осел, словно вспомнив о слабости своей.

— Покуда не исполин ещё, — вымолвил с отческим вздохом. — Вот сыщет свою поленицу, совьёт полы, тогда исполнится. А ныне в нём всего лишь половина…

Глава 8

Молчун прямил пути свои, пробираясь из Вещерских лесов в родные края, и потому выскочил из–за реки и с маху чуть в воду не полетел с яра, ибо увидел пожар. И словно ослеплённый им, замер на мгновение, после чего вновь выскочил на берег и тёмным изваянием застыл в сумраке вечера. Полыхал дом вожака, гостиница и кочегарка, огонь перекидывался дальше, уже занимались вольеры, забор и длинная летняя беседка, где охотники пировали, обмывая трофеи. Выли собаки на берегу, треск пламени оглашал сумеречное зябнущее пространство, багровые отблески уже ложились на синеющий свежевыпавший снег, а жар, устремлённый прямо вверх, прожигал небо.

Волк вскинул морду и попробовал голос. Запалённое бегом дыхание срывалось, и начинала саднить рана на брюхе, некогда оставленная собственными клыками. Он прервал песню, заскулил, и вдруг из едва уловимого за расстоянием запаха дыма, гари и талого снега пробился отчётливый голос продления рода–ни с чем не сравнимый, манящий и неуместно будоражащий аромат сучьей течки. Пометавшись вдоль берега и отфыркивая великий соблазн, он решительно скользнул вниз по заснеженной песочной осыпи. На стрежевом месте за берег был неширокий и подмытый, а далее текла густая, подсвеченная пламенем вода, напоминающая горячую лаву. Здесь, у её зеркала, пахло только стынущей рекой напополам с прелью дерева и горьковатым живым ивняком, поэтому зрелище пожара затмило все иные чувства. Молчун отполз назад, разогнался и прыгнул с ледяного козырька. Раскалённая поверхность реки оказалась обманчивостудёной, однако он давно уже вылинял, обрёл плотный под пушеки досередины плыл, не испытывая холода. А далее начало до боли знобить лапы и особенно горячие подушечки пальцев, которые скоро омертвели и утратили чувствительность. И всё же он на одном дыхании одолел реку и принялся ломать тонкий заберег, ища опоры и совершенно не ощущая боли. И когда с трудом выпрыгнул на толстый лёд и отряхнул густую воду, то на снегу остались кровавые брызги.

Собаки наконец–то почуяли зверя, когда он оказался всего–то в трёх саженях: одни поджавши хвосты, в панике бросились прочь, другие ощерились и вздыбили шерсть на загривках. Однако Гейша, бывшая среди них, внезапно сделала высокий скачок вверх, словно пыталась заглянуть за горизонт, и с лаем бросилась навстречу зверю. Волк лёг передней на спину и обнажил брюхо с седой шерстью, покрывшей старый ноющий шрам.

Запах течки исходил от кормилицы, причём настолько яркий и густой, что вмиг взгорячели заледеневшие лапы…

Рыжая обнюхала его открытый живот, тщательно полизала резанные льдом передние лапы, потом взвизгнула и понеслась на берег, вовлекая в игру. Кобели немо ощерились, сбились в стаю, однако не посмели и с места сойти.

Волк вскочил, вынюхал след вожака стаи, ещё раз отряхнулся от хвоста до головы и, облегчённый, ринулся в пустой проём калитки. За ней след терялся, свежий снег стремительно таял от излучаемого жара, и двор был почти чёрный, мокрый, как весной, текли жидкие ручейки и распрямлялась прибитая трава.

Молчун покружился возле пылающих зданий, заглянул в пустую каменную «шайбу» и встал, осматривая пространство единственным глазом. Гейша пришла к нему сучьей, виляющей походкой и улеглась подле, улыбаясь влюблённо и похотливо. Волк на собачий выбор не искусился, словно не заметил кормилицу свою, а зачаровался огнём пылающего дома вожака стаи.

Тогда она дотянулась и ещё раз полизала кровоточащие лапы–зверь и этому не внял. Вдруг вскинул морду к небу, завыл трубно искорбно, подражая долгому крику человеческому. Сука вскочила, подвязалась платком длинных висячих ушей, но, одержимая зовом природы, не подхватила волчью песню.

Зато кобели за пылающим забором отозвались нестройным хором жалеек, будто подголоски тризного причета. И всему этому распеву вторил горловой, басистый гул пламени.