Волчья хватка. Книга третья

Как всякий странник, он путешествовал больше вдоль дорог, а то и по обочинам, и не мог пропустить мимо ни одного поста ГАИ. Мести и забавы ради зверь незаметно подкрадывался к будкам, высматривал жертву, после чего нападал всегда из–за укрытия, внезапно и спереди. Ударом передних лап валил наземь, крысился в лицо, затем рвал форму, ремни, иногда разоружал, унося с собой амуницию вместе с кобурой или жезл. И сразу стремительно исчезал, но недалеко: затаившись где–нибудь поблизости, вкушал плоды мести–суету, ор, стрельбу, в общем, сумасшествие на смерть перепуганных людей. Краденое оружие сначала пытался разгрызть, но поддавались лишь деревянные или пластмассовые жезлы, которые он уничтожал в прах, у пистолетов же только накладки на рукоятях–всё железное закапывал. Однажды воспользовался открытой патрульной машиной, забрался на заднее сиденье и там затаился. Едва гаишник сел за руль и тронулся, вырос за спиной и не сделал хватку, лишь обозначил её, будто бы схватив за горло. При этом не оставил даже царапин.

Милиционер вынес дверцу и набегу открыл не прицельный огонь по собственной машине. Когда кончились патроны, Молчун выбрался из кабины, спрятался в придорожной канаве. И оттуда уже увидел, как гаишники разоружили и скрутили своего товарища, после чего приехали врачи в белых халатах, натянули на несчастного смирительную рубашку и увезли.

Догнать вожака, уехавшего на отбитой машине, волку не удалось, и за полночь на окраине райцентра он нашёл в кустах аккуратно опрокинутый джип, к колесу которого был прикован наручником третий участник нападения. При виде волка он изловчился и заскочил на борт, но стать недосягаемым не сумел. Зверь встал на задние лапы и беззвучно ощерился ему в лицо–этого было достаточно, чтоб разум помутился от ужаса. По крайней мере, претерпевшие дикий страх люди навсегда оставят желание охотиться за вожаком стаи.

Человек, верно испытавший радость, что был отпущен живым, опять ощутил близость смерти и не струсил–тихо заплакал.

Молчун вновь подхватил след, теперь пеший и совсем свежий. Вожак шёл открыто, по улице, пользуясь ночью, и зверь не стал искать обходных путей: прорыскивать крупные посёлки безлюдной ночью было неопасно, только иные псы брехали да редкие встречные на всякий случай шарахались. Волк миновал райцентр и тут, на другом краю, где проходила автотрасса, потерял след: скорее всего, вожак остановил попутный транспорт. Человек бы посчитал, оборвалась связующая нить и остаётся лишь направление, в котором уехал преследуемый, да и то приблизительное, однако для зверя это значило лишь то, что настигнуть вожака по земному, источающему запах, горячему следу не удастся.

Начиналась не просто погоня, а привычная для волка охота, ибо все теплокровные твари, в том числе и люди, оставляли иной, холодный след в пространстве, и взять его мог только редкий человек. Даже не у всякой собаки сохранилась способность, называемая расплывчато и неопределённо: верховое чутьё–всё, что осталось в них от былой звериной породы. Человек вкладывал в это совершенно иной смысл, полагая, что охотничий пёс берёт запах, оставленный зверьком в воздухе либо на деревьях, если уходит по кронам. На самом деле теплокровные и живородящие источали в пространство незримый световой след, по образу и подобию напоминающий полярное сияние и воспринимаемый органом чувств, который человек ошибочно называл интуицией. Если небесный свет Севера возникал в стратосфере и был видим, то этот, напротив, притягивался к земле и со временем в ней исчезал. По своей исключительной индивидуальной неповторимости и таинству существования он походил на рисунок папиллярных узоров и держался в воздухе долго, не боялся дождей, ветров, снегопадов и прочего, что так быстро стирает след запаха.

Голод обострял верховое чутьё, однако до определённого уровня, поскольку усталость от многодневного, почти бессонного пути его притупляла.

Запас сил, накопленный ещё в Вещерских лесах, был на исходе, и требовались обильная пища и сон, хотя бы на сутки. Поиск вожака стаи теперь переходил на тонкий уровень, и догнать его было возможно лишь в том случае, если он где–то остановится на несколько суток.

Во всех странствиях по свету основной, ежедневной пищей Молчуна были легкодоступные зайцы, которых он прихватывал походя, подсекая свежий след. Он разрывал зверька на две–три части, проглатывал и бежал дальше. Такая легковесная еда была чем–то вроде куска хлеба, съеденного на ходу и только забивающего чувство голода, но не дающего силы. Однако в межсезонье, впору смутного состояния природы, большинство травоядных выжидали погоду и прятались на лёжках, в потаённых крепях и в еретьях. Рыскать и искать по кустам–шкуродёрам пустую пищу не было ни времени, ни охоты, а световых следов в атмосфере зайцы практически не оставляли из–за своей травоядности, впрочем, как и одинокие овцы. Только сбившись в стадо, они излучали жидкое кисельное марево, напоминающее то, что бывает на болотах в жаркую погоду.