Волчья хватка. Книга третья

стремится или взлететь намеревается. То есть даже и объездив, немного будет проку. Для верховой езды ещё ничего–для обоза вовсе негоден, не запрячь ни в телегу, ни в сани, ни под волокушу поставить. Что за обозный конь, коего не спятить? А лошадей в Троицкой пустыни и прочих монастырях разводили не для конного строя, ибо Засадному полку сражаться было след пешим, невзирая на супостата. Свои табуны держали, чтоб скоро ездить на Пир Святой, то есть доставить войско к полю брани. И потому оставляли только дойных кобылиц, дабы араксы в походе не рыскали по округам в поисках пропитания, не тащили с собой обозов с провиантом–всё мешает спешному и скрытному движению. Коль есть всегда с собой молоко, а всякий инок научен, как из него сыр сделать, не покидая седла, такому всаднику по плечу великие вёрсты бездорожьем, окольными путями. А потому добрых жеребцов оставляли на племя, остальных же меняли на молодых кобылиц либо гоняли на ярмарку в Радонеж или Москву.

Таковая участь и красного коня ожидала, да только не могли обуздать, чтоб свести на торжище. А переходивший сроки, необъезженный конь всё равно что дева–перестарок, которую вовремя замуж не выдали: с виду спела, хороша, да норовом строптива и годами не потребна. Проезжие купцы как увидят жеребца в табуне, так залюбуются, не ведая об изъяне, пристают к инокам, продайте либо в обмен отдайте, на любую кобылу. Те же отвечают: мол, возьмите, коль изловите. Бывало, целый день гоняются, пускаются на хитрости, заманивая в загон, покуда не узрят изъяна. А узрят, так сразу и интерес теряют.

Однажды ехал торговым путём богатый ордынец именем Хозя, увидел на поле красного коня, зацокал языком и тоже польстился на его стать, несмотря на то что хвост и грива не стрижены, не чёсаны, все в репьях. У татар лошади были мелкие, низкорослые, это чтоб легче зимой прокормить. Сподобил этот Хозя своих татар словить жеребца, те за свои арканы и давай его по полю гонять. Уж до того догоняли, что коней своих приморили, однако поменяли и снова за красным, крутят, гыркают по–своему, арканами машут, и так и эдак пытаются взять, всё одно уходит.

Уж и засады на него устраивали, и хитроумные силки из арканов по земле разбрасывали, чтоб ноги спутать, кобылицу в охоте впереди пускали, дабы завлечь в загон, ничего не помогло. А ежели ордынцу что на глаз легло и в голову втемяшилось, он уж ни за что не отступит. Хозя узрел такой позор, разозлился, камчой своих приближённых отхлестал и, не сдержавшись, сам бросился ловить.

И стали татары кружить красного коня, взявши в круг. Кружат, а сами всё тесней и тесней сбиваются, получилось, в плотное кольцо взяли, жеребцу деваться некуда, тоже вертится, но вырваться не может. Татары и вовсе сузили круг, и уж не арканами, а камчами пытаются шею захлестнуть на удавку. Красный же пятиться не мог, чтоб уклоняться, татары это заметили, но изъян будто бы им впору, мол, такого и надобно, всё ближе к его морде кружатся. И словили бы наверняка, но жеребец от отчаяния взвился на дыбы и пошёл вперёд на задних ногах, а передними бьёт, ровно аракс в кулачном зачине. Вот сам Хозя и подвернулся ему: голова, словно орех, только щёлкнула под копытом, да ещё несколько татар пострадало. Кого из седла вышиб и стоптал, кого в грудь побил чуть не до смерти. Ордынцы в страхе расступились, красный вырвался и помчался полем. Татары опомнились, похватали луки, осыпали его стрелами, и, пожалуй, до десятка их унёс жеребец в своём крупе.

Хози народня шибко переживала, но делать нечего и отомстить некому, сами сплоховали, ударили мордой в грязь.

—Шайтан! Шайтан! — покричали, подняли мертвеца, завернули в ткань и убрались восвояси.

А как ловили ордынцы красного жеребца, случайно увидел Ослаб, сам незримостоя под дубом. Когда татары уехали, отшельник поковылял в поле со своими посошками, и как уж он словил и смирил там непокорного коня, никто не позрел. Только глядят, ведёт его к своей келье, взявши за кудлатую, не знавшую ножниц чёлку. Привёл, узду надел, велел стойло прирубить узкое, чтоб коню не развернуться.

—Кто выведет коня, тому и достанется. Туда и поставил красного да сам принялся ухаживать за ним, чесать, чистить и кормить, но седла даже не показывал и не выводил, чтоб промять. И застоялся бы жеребец, если б ражный гоноша не пришёл.

С тех пор красный ордынского запаха и речи на дух не переносил; как только унюхает или услышит, в тот час так порскнет в сторону, что едва седока не стряхнёт. Уже и поводьев не слушает, норовит свернуть на окольный путь и, страхом исполнясь, несёт лесами да болотами–того и гляди из седла древом выбьет или потонет в хляби. Пересвет удила ему укоротил, жёсткими сделал, иной раз губы в кровь рвал, чтоб прямо ходить научился сквозь опасность и страх преодолел, — ни в какую! Таки мчал Пересвета по Руси, стороной объезжая заслоны баскачьего призора на великих и малых дорогах.