Волчья хватка. Волчья хватка – 2 (сборник)

Он вернулся в ельник, свалил еще два дерева и выставил по углам закладные камни. Сначала думал поставить обыкновенное промысловое зимовье, размерами два метра на два, которое рубится в течение шести часов из неошкуренных бревен в «бабий» угол, если есть пила, и в «чашку», если из инструментов один топор. Еще часа четыре уходило, чтоб настелить пол, сделать утепленную накатную кровлю, сложить камелек и нарубить дров: до весны, до дождей, можно ночевать в тепле, а покрыв берестой накатник – и вовсе круглый год. Обычно такая избушка топилась по-черному и потому была угарной, не имела окошка и напоминала черную нору, где передвигаться нужно с вечно пригнутой головой из-за низкого потолка, не махать руками, и все равно лохмотья сажи к утру густо покрывали лицо и одежду.

Ночевать в таком жилище можно, но жить нельзя. Поэтому прежде чем раскряжевать деревья, Ражный развел камни, отмерив между ними по четыре шага, затем связал первый венец. Шкурить мерзлые бревна – бессмысленное дело, топор сбивал лишь чешуйки величиной чуть больше пятака, однако к обеду потеплело, потянул ветерок, согнавший иней, кора постепенно отошла и стала сдираться. Он свалил еще десяток елей, очистил от сучьев, ошкурил их и уже вечером, сгребая подтаявший снег, нарвал мха. Он мог бы работать всю ночь, находясь в состоянии, пограничном с полетом летучей мыши, открывающем особое зрение, но уже сказывалась многодневная голодовка, сырая жила слабела и готова была пожирать саму себя.

После особой дыхательной подготовки жить на одной воде можно было несколько месяцев, однако существовала опасность превратиться в бренку, не способного ни к полноценным поединкам, ни к тяжелому физическому труду. А если еще не спать при этом, не устоит даже тренированная с детства выносливость аракса, поэтому Ражный постелил на мох елового лапника, снял ботинки и завернулся в тулуп, оставив щель для воздуха. Он умел засыпать по желанию, однако сейчас что-то тревожило или, вернее, пока настораживало – то ли выбранное и еще не привычное место, то ли наполненный шумом лес, быстро оттаявший после глухого зазимка. Ражный слушал, как шуршит ветер в мокрых вершинах елей, как срываются с ветвей и падают с глухим вздохом кухты снега, а где-то далеко и мелодично скрипит дерево; все эти звуки, словно влекущая загадочная музыка, будоражили воображение и отгоняли сон. Потом ему показалось, будто кто-то ходит по пятачку вываленного леса, причем осторожно – несколько торопливых легких шагов по льдистому снегу и минута тишины. Дождавшись, когда шаги приблизятся, Ражный резко откинул полу тулупа и ощутил лицом, что идет дождь.

Ражный перетащил свою постель под развесистую старую елку, где и зимой не бывает снега, лег и в тот же миг уснул. Сон как всегда был чуткий, волчий, когда ни один звук не пролетает мимо слуха и всякое движение не проходит мимо сознания. В какой-то момент ему почудилось, будто кто-то легкий, невесомый сначала парил над вершинами елей, затем спустился на землю, присел возле него и долго смотрел в лицо – запомнился некий пристальный, печальный и очень знакомый взгляд. Во сне, ничуть не напрягая расслабленного сознания, Ражный гадал, кто это мог быть, и вдруг явственно увидел, кто – волчица! Та самая, что родила Молчуна, а потом погибла, защищая своего первенца.

Она, а точнее ее невесомая, призрачная, как все в этом лесу, плоть стояла над ним и смотрела в лицо огромными, печальными глазами.

– Не знаю, где твой сын, – проговорил он и протянул руку, чтобы погладить волчицу. – Нас стравили…

Но волчица мягко отскочила и исчезла, а он, не просыпаясь, глубже спрятал голову в тулуп и с облегчением подумал, что все это лишь сон.

Наутро же, едва умывшись в реке, он сразу взялся за топор и тут обнаружил, что под елью, где он спал, стоит небольшой плетеный короб-пестерь с лямками – обычно с такими ходят по грибы или ягоды. Первой мыслью было, что стоит он тут давно, может, с осени, с грибной поры – кто-то забыл или потерял, но когда откинул крышку, увидел там каравай свежего, ржаного хлеба, берестяной туес с медом и увесистый узел с хрящеватым мясом, высушенным до деревянной твердости. На самом дне оказался матерчатый мешочек с сухофруктами.

Тот, кто принес и оставил короб, отлично знал пищу араксов в повседневной жизни, и это был тот же человек, однажды одаривший самым необходимым в безлюдной тайге.

Теперь Ражный уже не мог отделаться от дум и предположений, кто бы это мог быть: судя по топору, глубоко всаженному в кондовую сосну, – мужчина, по коробу и заботливому набору продуктов – бесспорно, женщина.

Неужели сдобрилась вдова-сорока? Прилетела ночью, увидела спящим и не стала будить…

Ну не похоже это на сороку!

Сначала Ражный съел немного сушеных яблок, через два часа хлеба с медом, еще через два отрубил топором кусочек хряща – выходить из голодовки следовало осторожно. Целый день он работал без отдыха и гонял навязчивые мысли по кругу.