Волчья песнь

Он бросился на Томаса, перекинувшись в воздухе, одежда разорвалась в клочья, появилась шерсть. Прежде чем я успел выкрикнуть предупреждение, раздался треск костей и мускулов, и волк схлестнулся с волком среди деревьев, щелкая пастью и скребя лапами в поисках добычи.

Томас был крупнее, но даже когда он перекинулся, кровь продолжала течь, покрывая его мех. Ричард был жесток и яростен, нападая, и меня отбросило назад, пока они катались по земле около меня, впившись зубами друг в друга, прерывистое рычание вырывалось из их пастей.

Я огляделся вокруг в поисках чего-нибудь, чего угодно, любого оружия, которое мог бы использовать, чтобы остановить это. Чтобы остановить Ричарда прежде, чем он сделает все еще хуже. Я наткнулся на камень размером чуть меньше моей ладони. Схватил его не задумываясь, потому что там был мой Альфа. Это был Томас, и я не мог позволить ему умереть.

Он научил меня быть собой. Показал кем я могу стать.

Альфа — значило отец.

(Ты — мой сын).

Это означало безопасность.

Это значило дом.

Я бесшумно поднялся на ноги. Без колебаний двинулся к белому волку, сражающемуся с коричневым. Не раздумывал, пока следил за их движениями, выжидая, ожидая идеального момента.

Он наступил быстрее, чем я надеялся.

Ричард отбросил Томаса назад.

Томас с глухим воем врезался в дерево.

Соскользнул на землю, глаза его расфокусировались.

Ричард стоял над ним.

Оскалившись.

Низкий рокот вырвался из его горла, и я увидел, как напряглись мускулы, когда он приготовился атаковать.

На самом деле это заняло всего несколько секунд.

Только что он возвышался над Томасом, а в следующее мгновение я уже обрушил камень ему на затылок. Раздался жуткий треск, который, как я надеялся, означал по крайней мере раскол черепа. Волк взвизгнул, и на мгновение я ощутил болезненный трепет. Что мы победили. Что я его прикончил. Что он замертво рухнет на землю и никогда больше не поднимется.

На его затылке выступила кровь. Она потекла меж его глаз, на морду, капая на оскал.

Но он не упал.

Он развернулся ко мне.

Томас попытался приподняться, но снова рухнул на лапы.

Я сделал шаг назад.

Огромный и жуткий зверь сделал ответный шаг вперед.

— Ну же, ублюдок, — хрипло сказал я. И крепче сжал камень, потому что это было единственное имеющееся у меня оружие.

Я подумал о Джо. И о своей маме.

И почувствовал себя отвратительно. Я бросил одного ради другого. И вот теперь делал это снова.

Но, по крайней мере, Джо будет в безопасности, если я смогу забрать Ричарда с собой.

А это единственное, что имело значение.

Я не позволю ему забрать Джо.

Больше не позволю.

Уши Ричарда прижались к затылку, и хотя это казалось невозможным, я мог бы поклясться, что волк улыбается.

Как будто знает, что он победил.

Я вспомнил, чему меня учили.

Это было единственное, что я мог сделать. И, возможно, благодаря тому, что я это помнил, с Джо все будет хорошо. И с Томасом тоже. И остальными. И однажды они смогут оглянуться назад и вспомнить меня за все то, что я делал с первого дня нашего знакомства, а не за то, что сделаю последним в своей жизни.

* * *

Однажды мы с Томасом гуляли по лесу. Он заставил Джо плестись позади, отстав от нас. Джо это не слишком обрадовало, но Томас лишь сверкнул глазами, как обычно это делал, и тот перестал жаловаться. По большей части.

Мы долго не разговаривали. Было приятно молчать с кем-то, кто не вынуждал поддерживать разговор через силу. Томас знал об этом. О том, что иногда я не в состоянии подобрать слов, чтобы выразить то, что хочу, поэтому просто не говорю вообще ничего. Он вовсе не считал меня глупым. Не то, что другие до него.

На краткий миг, мимолетный и яркий, я подумал о своем отце. Я все еще не до конца понимал, что волки могут уловить по сердцебиению и запаху, есть ли у печали особый привкус или же тревога ощущается необычайной тяжестью.

Мой отец никогда бы этого не понял. Волки. Стая. Мое место рядом с ними.

Ничего из этого.

Совсем.

Он бы задал мне неслабую трепку.

Попытался бы отнять у меня все это.

Мой отец не был хорошим человеком.

Теперь я это знал.

Он говорил безразлично и бессердечно.

В гневе и жестокости.

Но я все равно любил его, потому что был его сыном.

А он оставался моим отцом.

Интересно, как это меня характеризует? То, что я способен любить кого-то вроде него.

Несмотря ни на что.

И уже не в первый раз я повторил себе: то, что его не стало — к лучшему.

Но, возможно, то был первый раз, когда я полностью в это поверил.

И подобная мысль сильно меня поразила.

То, что я посчитал чью-либо смерть хорошим событием, было выше моего понимания, потому что в действительности я был не таким человеком.

Я не говорил безразлично. Или бессердечно.

В гневе и жестокости.

Сердце в груди так и зачастило.

Я сделал глубокий вдох, резкий, сродни беззвучному вздоху.

Томас обхватил мою шею сзади своей большой ладонью и сжал, оставив ее там, пока мы шли дальше. Он не произнес ни слова. Он был рядом. Просто был.

Рядом.

Мое сердцебиение замедлилось.

Дыхание вернулось в норму.

Ноги больше не волочились.

Мы шли дальше.