Волчья река

Я радуюсь тишине до тех пор, пока Ланни все же не сдвигает наушники и не спрашивает:

– Ты ведь не собираешься снова выходить замуж, да?

Этот вопрос застает меня врасплох.

– Честно? – переспрашиваю я. – Сомневаюсь.

– Даже за Сэма?

– Даже за Сэма.

– А почему? Вы что, решили расстаться?

Это я обсуждать не хочу. Оглядываюсь. Коннор, похоже, не слушает.

– Мы не расстаемся, – отвечаю я дочери. – Ничего не изменилось. Просто… я довольна тем, что есть, вот и всё. Не думаю, что есть какая-то причина менять что-то, правильно?

– Если вы не собираетесь расставаться, то пусть будет как есть. – Она пожимает плечами, как будто ей все равно.

Но я знаю, что это не так. Ей очень нравится Сэм, и в первую очередь ей нравится то, как к нему относится Коннор. Он плохо доверяет людям, но, когда мой сын рядом с Сэмом, он воспринимается как… нормальный ребенок. Ребенок, которого любит человек, рядом с которым он чувствует себя в безопасности. Это нечто особенное и совершенно необходимое.

Поэтому я говорю:

– Сэм – человек самостоятельный, Ланни, и он всегда решает сам за себя. Но я сомневаюсь, что в ближайшее время Сэм нас покинет. Если увижу признаки чего-то подобного, я скажу тебе.

Ланни просто снова пожимает плечами, словно это не имеет для нее значения, и опять надвигает наушники на уши.

Мы уже почти дома, когда мне звонит Сэм. Он уже добрался домой.

– Всё в порядке? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает он, но в голосе его звучит непонятная резкость. – Ты едешь домой?

– Да. Я уже недалеко. А что?

– А то, что к нашей двери прилеплена записка. Киношники были здесь и искали тебя. И к тому же у нас кончилось орегано.

– Записка? Киношники? – переспрашиваю я. По крайней мере, «орегано» я не повторяю. – Боже, они совсем обнаглели… Я только что видела их в городе.

Он несколько секунд молчит.

– Наверное, нам нужно поговорить об этом.

– Наверное.

Мне не хочется ни этого разговора, ни любого другого, который может состояться между нами.

* * *

В течение всего вечера я чувствую, как это стоит между нами, словно каменная стена, и хочу протянуть за эту стену руку, почувствовать, как он тянется навстречу… но не знаю, следует ли это делать. И даже возможно ли это теперь.

«Время, – говорю я себе, когда мы молча занимаемся тарелками: я мою их, а Сэм вытирает. – Дай ему время». Но время может унести его прочь, и я не знаю, с какого конца к этому подойти; никто не готовил меня к тому, как страшно может оказаться любить – любить по-настоящему.

Стационарный телефон звонит, сбивая меня с мысли, и я разрываюсь между раздражением и облегчением. Вытираю руки и снимаю трубку, поскольку мне знаком номер, высветившийся на определителе. Это номер Марлин из Вулфхантера.

В ответ на мое резковатое «алло» следует молчание. Шум на линии. Дыхание. Я уже собираюсь повесить трубку, когда юный девичий голос произносит:

– Помогите мне.

Я в неуверенности медлю.

– Алло, кто это?

– Ви, – говорит она. – Вера Крокетт. Мама сказала, что вы помогаете людям. И ваш номер был в ее телефоне.

Акцент знакомый, как и фамилия. Ту женщину, которая звонила мне в день моего поражения на шоу Хэмлина, звали Марлин Крокетт. Женщину, которая явно что-то держала в уме, но не могла заставить себя произнести это вслух. Женщину, которая хотела, чтобы я приехала в городок, расположенный поблизости от ниоткуда, дабы мы могли обсудить это лично.

Я немедленно настораживаюсь. Использовать ребенка – это низость. Мне приходится подавить импульсивное желание повесить трубку.

– Позови к телефону свою маму, пожалуйста.

– Я не могу, – отвечает Ви. Голос ее звучит до странного ровно. – Она умерла.

– То есть? – Я инстинктивно оборачиваюсь к Сэму, приоткрыв рот, и качаю головой, показывая: я не знаю, что происходит. Но по моему тону он уже понял, что происходит нечто странное. – Когда? Что случилось?

– Вы должны приехать, – говорит Ви. – Они собираются вскоре прийти и за мной. Она лежит мертвая на полу, а потом они придут за мной.

– Вера… Ви, ты хочешь сказать, что твоя мать лежит на полу прямо сейчас?

– Да.

Я чувствую, как мир вокруг меня сжимается, реальность сужается до голоса в телефонной трубке.

– Тогда тебе следует позвонить в «девять-один-один», Ви.

– Если я это сделаю, они меня убьют. – Голос ее звучит спокойно, но до ужаса отстраненно. Я не знаю, что могло стать причиной этого. – Пристрелят меня, как собаку, прямо на месте.

Я машу рукой Сэму, прикрываю ладонью трубку и говорю:

– Позвони Кеции. Скажи ей вызвать полицию Вулфхантера в дом Марлин Крокетт. Я не знаю, что происходит, но ее дочь говорит, что Марлин умерла.

Он не колеблется и не задает вопросов; хватает свой телефон и отходит в угол, чтобы позвонить.

– Ви, – говорю я, – твоя мать… ты можешь сказать, дышит ли она?

– Она мертва. – В ее голосе не слышно никаких эмоций. Совсем никаких. Шок? Что-то еще? Я не знаю.

– Ты можешь проверить ее пульс?

– Она мертва. – Впервые девушка вкладывает в слова хоть какое-то чувство. В них звучит усталость, и я вздрагиваю, услышав это. – Она лежит на полу и…