Волчья река

Но я не могу жить местью. Я не хочу этого – больше не хочу. Даже после того, как я прочитал дневник Кэлли… особенно после этого, потому что вижу: если я шагну за край этого обрыва, то стану таким же, как Миранда – сломленным, пустым изнутри; и эту пустоту будет наполнять только ярость.

Я не хочу причинить ей боль, когда говорю:

– Мне жаль тебя, Миранда. Мне тебя очень жаль. – Но, судя по резкому, свистящему вдоху на другом конце, это ее задевает. Сильно. – Пожалуйста, остановись. Я прошу тебя – пожалуйста. Если между нами когда-нибудь были какие-то чувства, пожалуйста, не делай этого.

– Я разговариваю с тобой лишь потому, что между нами действительно были эти чувства, – отвечает она. – Даю тебе единственный шанс. Ты заслуживаешь большего. Даже если не будешь мне помогать – просто уйди от этой женщины. Или, клянусь, ты дорого заплатишь за это. Очень дорого.

Я вспоминаю, как Гвен плакала в моих объятиях. Как просыпалась от кошмаров, о которых не могла рассказывать. Как защищала своих детей, несмотря на грозящую ей самой опасность. И как спасала меня. Гвен не идеальна – по любым меркам. Но она куда более настоящая, живая и человечная, чем Миранда, чья злоба – единственное, что заставляет ее разбитое сердце стучать.

– Хорошо, ты можешь считать, что дала мне шанс, если это позволит тебе крепче спать по ночам, – говорю я. – И если ты явишься ко мне, можешь попробовать взыскать свою долбаную высокую цену.

Я обрываю звонок. Вероятно, это злит ее; Миранда не против ругательств, но только тогда, когда ругается она. К тому же она нарцисс – терпеть не может, когда ее игнорируют. Всю свою жизнь прожила в золотой коробочке, укутанная ватой, с ней обращались бережно, точно с хрупким сокровищем; и когда на нее обрушилась реальность, она сумела лишь поверить в то, что ее боль, ее потеря тяжелее и важнее, чем чьи-либо еще. И это не изменится никогда.

В прошлом я испытывал к ней что-то. Не нежность. Не любовь. Просто общее заблуждение, которое выражалось в жестокости, почти более интимной, чем любовь.

Миранда Тайдуэлл вернулась. И я знаю, что она не уйдет. И все, что я построил, все, что я люблю, вот-вот рухнет у меня на глазах.

– Сэм?

Я поднимаю взгляд. В дверях нашей с Гвен комнаты стоит Ланни.

В руке она держит телефон. Поворачивает экран ко мне, и я вижу на нем открытый звонок. Она протягивает телефон мне.

Я подношу его к уху, и голос Миранды произносит:

– Ты действительно считал, что это будет так легко?

Я знаю, что Ланни увидела, как я вздрогнул. Быстро поворачиваюсь к ней спиной и говорю:

– Ты только что позвонила на телефон ребенка, чтобы сказать это… Что ж, я понял, поверь. Какого черта тебе нужно? Чего ты добиваешься?

– У меня есть все ваши номера, – заявляет она. – Может быть, мне лучше позвонить Джине, или же ты предпочтешь вылезти из укрытия и поговорить со мной лицом к лицу?

Она упорно называет Гвен только по старому имени. Я с трудом сглатываю. Меня трясет, я чувствую это.

– Ты где?

– Снаружи, на парковке перед вашим мотелем, – говорит Миранда. – Во взятом напрокат «Бьюике». Определенно не мой стиль, но, понимаешь, тут трудно арендовать «Лексус».

Черт, черт, черт! Она отследила наши телефоны. Конечно, она это сделала: в последнее время мы слишком небрежно относились к их смене. А если она заполучила наши номера, то отследить наше местоположение ей было раз плюнуть. Нортон не так уж далеко, а мы застряли в этом мотеле, словно сидячие мишени.

– Я мог бы потребовать твоего ареста за преследования, – говорю я.

– Правда? – Она смеется полубезумным смехом. – И ты собираешься объяснить полиции, что именно нас связывает? Может быть, заодно сознаешься во всех незаконных вещах, которые делал, пока был со мной? Насколько я помню, в их число входит и преследование.

Я оглядываюсь через плечо. Ланни все еще здесь; она хмурится, пытаясь расслышать разговор. Подхожу и закрываю дверь, пытаясь как-то разрулить происходящее.

– Уезжай, – говорю я Миранде.

– Нет. Ты не просто подвел меня, Сэм. Ты предал свою мертвую сестру, мою мертвую дочь и всех этих остальных мертвых девушек тоже. Вот какой ты подлец. И какой ты презренный трус. Выходи и встреться со мной.

Я подхожу к двери, ведущей на парковку. Касаюсь дверной ручки. Она теплая, словно кровь. Ее так легко повернуть… Заставляю себя остановиться и, все еще держась за эту клятую ручку, сгибаюсь и тяжело дышу, сопротивляясь желанию выйти туда, разбить окно в ее машине, сделать отбивную из этого поганого прокатного «Бьюика». Если не из женщины, сидящей в нем.

Потому что именно этого она хочет. Стычки, которая даст ей то, чем она сумеет воспользоваться.

– Сэм? – Я едва слышу ее сквозь звон в ушах. Господи… Она знает, на какие мои кнопки нажать. Она научилась этому за те годы, пока мы вместе лелеяли нашу боль, вскармливая ее ненавистью, спиртным и кровью из постоянно растравляемых ран. Она помнит это. – Чем дольше ты ждешь, тем хуже вам всем придется, понял?