Волчья река

Это не слишком поможет Сэму, но я рада, что мой сын не стал ничего придумывать. Для них было бы слишком легко расколоть ребенка такого возраста.

Каким бы отважным ни притворялся Коннор, но, когда детектив выходит из комнаты, мой сын опускает голову, и я понимаю, что он плачет. «Наконец-то», – думаю я. Хватаю пачку бумажных платочков, сую ему и просто позволяю ему выплеснуть это всё. Я рада, что мой сын может плакать.

Когда слезы у него иссякают, я говорю:

– Не чувствуй себя виноватым, сынок. Сэм не хотел бы, чтобы ты лгал. Ты сказал правду. Именно это важно.

– Знаю, – отвечает он. – Но, мама… то, как они обращались с ним…

Он все еще помнит, как полицейские обращались со мной во время моего ареста. Вероятно, мягче, чем то, как действуют местные копы, однако это было достаточно травматично, чтобы надолго оставить шрамы в памяти моих детей.

– С ним все будет в порядке, – говорю я ему. – Я попросила Гектора Спаркса прийти в больницу и защищать его на тот случай, если копы захотят получить показания слишком быстро. Майк Люстиг приедет в Вулфхантер, как только освободится. Кеция и Хавьер знают о том, что происходит. Всё будет хорошо, обещаю.

– Не обещай, – говорит он и грустно улыбается мне. – Сэм этого не делает.

Я гадаю, что бы это могло значить, однако не позволяю себе задерживаться на этих размышлениях. Сейчас я не могу себе этого позволить.

– Мне жаль, что тебе пришлось пройти через все это, – говорю. – Я знаю, как это плохо. Я знаю, что это напоминает тебе о вещах, с которыми трудно справиться.

– Всё в порядке, – говорит Коннор, хотя это явно не так. – Я рад, что мы нашли ее. Было бы неправильно, если б она просто… осталась там. Как будто всем на нее плевать.

– Теперь она найдена, – мягко говорю я ему. – Вы с Сэмом сделали это для нее.

– Наверное, она одна из них. Из тех пропавших женщин.

– Может быть. Но мы этого не знаем.

Он только качает головой:

– Я думаю, что это так.

Я не пытаюсь разубедить его. Спрашиваю, хочет ли он пить, и, когда сын кивает, стучу в запертую дверь и прошу бутылку воды. Воду приносит всё тот же детектив. Помимо этого, в руках у него распечатка показаний, и он ставит бутылку на стол перед моим сыном, а рядом кладет распечатку и ручку.

Коннор машинально берет ручку, а я хватаю бумаги.

– Что это?

– Мы транскрибировали его показания, мэм. Нужна только его подпись, – говорит детектив.

Я начинаю читать. Не прочтя и двух предложений, беру ручку из пальцев Коннора и начинаю вносить правки в распечатку. Эта «транскрипция» скорее напоминает вольный пересказ. Закончив, я сую ее обратно детективу. Он недоволен:

– Мэм, мы составили это непосредственно с аудиозаписи…

– Ну да, – отвечаю я и достаю свой смартфон. – Вот. Ну что, сыграем в эту игру? Потому что я тоже вела запись.

Он откашливается, несколько секунд смотрит на меня, потом встает и без единого слова выходит. Коннор смотрит на меня:

– Ого! Ты серьезно? Ты правда это записывала?

На всякий случай я не подтверждаю и не отрицаю это. Лишь улыбаюсь.

Когда распечатку показаний приносят снова, она совпадает с тем, что я помню из отчета Коннора. Я прошу его прочесть ее и исправить всё, что в ней неверно. Он исправляет одно предложение, потом подписывает бумаги. Прежде чем передает их обратно, я быстро их фотографирую.

Детектива это, похоже, радует еще меньше. Я совершенно уверена, что они собрались прибегнуть еще к какому-нибудь трюку, но теперь, когда у меня есть фотографии, они не могут этого сделать. Особенно если у меня есть и запись. Ее у меня нет, но они не могут быть в этом уверены.

Мы обмениваемся мрачными взглядами, и детектив выходит.

Коннор открывает бутылку и жадно пьет, как будто у него целый день во рту не было ни капли. Я хочу сказать ему, чтобы пил медленнее, но не говорю этого. Когда бутылка пустеет, забираю ее, но не выбрасываю. Меньше всего мне хочется, чтобы они проделали какой-нибудь фокус с фальсификацией ДНК, чтобы впутать моего сына во что-нибудь. Я убеждена, что за этим мерзким планом, скорее всего, стоит начальник полиции. И дело вовсе не в моем сыне.

А в том, чтобы показать мне, кто здесь главный.

Понимаю, что снова уступаю своей природной паранойе – они могут взять образец ДНК с ручки, которую Коннор держал в руках, или с подписанной им бумаги, – но я должна следить за его безопасностью. Тот факт, что сейчас мы заперты в этой комнате, доводит меня до безумия.

Мой телефон звонит. Я проверяю номер. Это Гектор Спаркс.

– Мисс Проктор? Да, я хотел сообщить вам, что нахожусь здесь, в больнице. Мистер Кейд пришел в себя. Его только что увезли, чтобы сделать рентгеновский снимок его черепа, но он говорит, что чувствует себя нормально. На его скальп наложили пять стежков. Зная начальника полиции Уэлдона, я совершенно уверен, что тот тут же заготовил историю о том, как мистер Кейд яростно сопротивлялся аресту. На самом деле нет смысла пытаться оспорить это. Не в этом городе, когда единственные свидетели – коллеги-полицейские.

Мне становится легче дышать, хотя услышанное снова заставляет меня разозлиться… а потом я замираю.