Волчья шкура

На той стороне реки застыли два груженых верблюда: им не дает пройти глупый осёл. Он боится воды и надрывно орет. Растопырил ноги, скользит на мокрых камнях переправы — и ни с места. Осёл, что с него взять! Погонщик, недоумок, устал лупить палкой дурное животное, но остановиться не может.

Проклятье! И второй ручей занят, тут стали хетты. Их издалека видно: узкие черепа, выдвинутые вперед подбородки, длинные, тонкие носы, надменные пустые лица. А для тех, кто сразу не понял, поставлен возле высокого шатра шест с бронзовым навершьем в виде оленя. Для шатра пришлось расчистить от прибрежного камыша большую площадку. Посол движется в гости к фараону. Широко раскинулись по свету, и сюда добрались. Хетты — это не купцы-распустехи, это серьезно. С ними палештим считаются. До поры… Головы-то и у них черные.

Солнце повисло низко над горизонтом. Не стоило над ним смеяться. Теперь зайдет за море, лишней минутки обидчикам не даст, и наступит темнота. Чужеземцы ужинать собираются, а у палештим животы от голода подвело. С рассвета в дороге, пора и привал делать.

— Ничего, недолго осталось. Во-о-он третий ручей, в полете стрелы. Там и отдохнем до утра. Эй, бездельники, давай, резвее!

Вот здесь и остановимся. Дубы рядом. Валить их — недалеко ходить. Потом вдоль ручья к реке, дальше по илистым берегам, как по маслу, пойдет. И сплавом к морю.

А кто это там, ближе к реке? Пастухи босоногие?

Ниже по ручью стоят две палатки из верблюжьих шкур, вокруг них — шалаши от солнца, вьются дымки, слышен детский смех. По всему видно, пришли пастухи давно и лагерь добротный поставили надолго. Травы вокруг на все их стада хватит, это не деревья, что скоро станут в цену золота.

Как хорошо в конце пути сбросить поклажу, потянуться и размять кости! Даже хлеба и вина не нужно, был бы глоток воды. Ничего нет милее этой минуты. Пусть до ночного отдыха еще далеко, и дел много по обустройству лагеря, а завтра на рассвете их ждет тяжелая работа. Ничего, для всего есть время. Сейчас можно плеснуть в лицо пригоршню воды из ручья, полной грудью вдохнуть влажного воздуха, закрыть глаза и минутку постоять, ни о чем не думая.

— Мир тебе, брат! Я Яков, сын Иосифа, сына Авраама. А это дети мои, Шимон и Леви.

Предводитель отряда открыл глаза. Перед ним, опираясь на посох, стоял старик пастух. Рядом, по обе стороны от него, двое молодых. Без оружия, посох старика не в счет. Ха-ха, и не босиком, вот чудеса! Старик в добротных сапогах с округлыми высокими носками. А ступни и голени молодых ладно обернуты лоскутами кожи и крепко обвиты ремнями.

Хоть и обуты пастухи добротно, а законов дороги не знают. Никто не представляет имени и рода своего незнакомцам, встреченным случайно. Кто знать может, не было ли распри между двумя родами в прежние времена? Не случилось ли смертоубийства вольного или невольного? И вдруг, встретившись, не придется ли долги отдавать кровные? Кому это надо? Меньше знать о встречном — один из самых мудрых законов дороги. Имя свое и род называют только самые достойные, сильные и могущественные, которые ничего не боятся.

Зевнув вместо приветствия, филистимлянин оторвал кусок лепешки, завернул в нее рыбу и одним махом проглотил. Ох, и проголодался! Булькнуло вино, проваливаясь в глотку вслед за рыбой и хлебом. Теперь можно послушать дальше.

Яков сделал вид, что не заметил хамства. О «народе моря» много смешных историй ходило среди пастухов, а глупость и заносчивость были верными подругами филистимлян.

— Мир тебе и твоим спутникам! Многие удачи вам на пути вашем! Здоровыми возвращайтесь домой и здоровыми найдите домочадцев ваших! Не прими, брат, мою просьбу за дерзость, но не можешь ли ты приказать своим людям перенести лагерь ниже нашего по течению? Пришли вы позже всех, и не вам выбирать, где стать. Придется занять то место, что осталось. Ведь так говорит закон дороги?

Филистимлянин засопел, нахмурившись. Вот как вывернул хитро! Законы дороги суровы, иначе никаких дорог давно уже не было бы… Ограбить, убить, бросить трупы неудачников на обочине — пожалуйста, хоть по три раза на день, но без свидетелей. Вот главный закон.

— Негоже людям моря стать ниже пастухов с грязными ногами. Уходите сами, если хотите, или решим спор по-мужски.

Пастух усмехнулся с лукавой придурью:

— По-мужски это как? Перья по ветру пускать будем или кости бросать? На кого укажет, тот и уходит?

Нет для филистимлян большего оскорбления, чем задеть его перья. Глаза палешти полыхнули гневом.

— Кости бросать будем. Прямо сейчас, на смерть. Пойдем на дорогу. Там есть, где развернуться.

Яков усмехнулся, кивнул сыновьям. Ничего не поделаешь, придется принять вызов. Филистимлянин злой, голодный, разумных доводов не послушает. А за его спиной уже собрался весь отряд. Достаточно одного знака, и вся свора бросится на них. Хетты и египтяне далеко, заняты своими делами, пока разберутся… Конечно, накажут своевольных так, что никому впредь будет неповадно нарушать законы, но, ни Яков, ни Шимон, ни Леви об этом не узнают. Тут нужно тянуть время, чтобы привлечь внимание путников.