Волчья шкура

Между тем случилось следующее: перед одним из домов остановилась машина. Дверь дома открылась; дверца машины открылась. Из до. ма вышла наша кинозвезда. Из машины высунулся какой-то господин. Наша кинозвезда с чемоданом в руке села в машину и — жми на всю катушку! Убирайся! И к чертям Эрну Эдер!

— Ко всем чертям! — сказал Укрутник.

Чтобы возвыситься в собственных глазах и еще потому, что суббота была уже на носу, он немного погодя заявился в парикмахерскую.

Давайте оглянемся назад! Вот он сидит, развалившись в одном из кресел, и тянет к нам свой подбородок, в зеркале тянет к нам свой подбородок, покрытый белой мыльной пеной, и открывает рот, темнеющий посреди пенной белизны.

— Ха-ха-ха!

Смех вырывается из черной дыры в зимнем пейзаже, а фрейлейн Ирма, нежно намыливая Укрутника своими пальцами-колбасками (она готова делать это вечно), вторит ему.

— На четвереньках выполз за ворота! — хихикает она. — Я чуть не померла со смеху!

А Укрутник (громко, из черной дыры):

— Хо-хо! Хо-хо-хо!

И мясной бог возлагает ему на чело венец из колбасок высшего сорта.

Эрна Эдер начала свою «кинокарьеру»; фотограф чуть не задохся в дерьме; господин в машине задохнется уже через три километра; с Гертой они опять помирились. Чего еще можно желать! Скоро они поженятся, да! И сразу уедут в Италию! Ясное дело! Ирма, которая смотрит на него в зеркало, тоже бы сгодилась. И деньги на легковую машину у него есть!

Он расписывает парикмахерше эту машину:

— Обалдеть можно! Лак светло-зеленый и розовый! Зеленый, как надежда, — он причмокнул языком, — и розовый, как свежая телячья котлета.

Фердинанд Циттер — он уже стоит, держа наготове бритву, — чувствует какую-то дурноту в животе. Она мягко поднимается по пищеводу и словно пальцем щекочет у него под языком.

— Довольно! — Он решительно отодвигает в сторону Ирму с ее колбасками и, раскрыв бритву, склоняется над Укрутником.

Говорит:

— Ума не приложу, как это могло случиться?

— Он хотел ограбить дом, — говорит Ирма.

— Мы так думаем, — говорит Укрутник.

— Но это же ерунда, — возмущается Фердинанд Циттер. — Такое даже золотарю в голову не придет.

Скототорговец лязгает своими мощными челюстями.

— Сидите, пожалуйста, смирно, — говорит Фердинанд Циттер.

А тот:

— Решил небось, что проберется в погреб. Наверно, прослышал про наши подземные ходы.

— Он же мог там богу душу отдать, — говорит Фердинанд Циттер. — Если бы ему стало плохо, если бы потерял сознание, он бы утонул.

В зеркале Укрутник видит Ирму, стоящую за его спиной.

— Если бы да кабы, — говорит он. — Да такого и не жалко.

Фердинанд Циттер бреет подбородок скототорговцу, он весь ушел в это занятие. В парикмахерской затишье, затишье перед бурей, слышно только, как скребет бритва.

А потом (внезапно):

— Вы говорите по-чешски?

— На кой мне это? — удивляется Укрутник. — Я л<е не богемец.

— Ваше имя звучит совсем по-чешски.

— А иди ты! Здесь таких имен навалом!

— Я немного знаю по-чешски, — продолжает Фердинанд Циттер. — Я несколько лет прожил в Пра/е. Я и по-латыни знаю и всегда твержу себе: «Nomen est omen». Хотите, я переведу вам ваше имя?

— Ой, не могу! Вот это номер! — говорит Ирма.

— Валяй! — соглашается Укрутник. — Я слушаю.

— Только не обижайтесь, — говорит Фердинанд Циттер. — Укрутник — значит сволочь.

В это самое мгновение с улицы донесся едкий запах дыма.

— Пожар! — кричит Ирма. — Господин Циттер, смотрите, пожар!

Она бросилась к двери, распахнула ее, тут же закашлялась и закрыла лицо руками.

— Где горит? — закричал Фердинанд Циттер и побежал за нею настолько быстро, насколько позволяли его старые ноги.

И Укрутник — одна щека еще вся в мыльной иене — вскочил и тоже бросился к двери.

Они не сразу поняли, в чем дело. Вся улица была полна густого серого дыма, серого мрака из чада и пара, как будто горели стога мокрого сена. Вдруг дым заалел, точно щеки юной девицы; на другой стороне улицы полыхало зарево, на фоне которого выделялся силуэт человека. Пламя лизало стену дома и выбрасывало вверх черные тлеющие клочья. Человек, держа в руках палку, которой он помешивал в костре, отбежал к садовой ограде, и вдруг — словно с небес — раздался сварливый голос:

— Эй, поберегись! Бросаю штаны!

И в столбах дыма вниз пролетело темное Нечто, казалось, орел спикировал на землю на распростертых крыльях.

— Зуппаны, — сквозь кашель сказала Ирма.

— С ума они сошли, что ли? — спросил Фердинанд Циттер. — Что они там творят?

— Жгут его тряпье, — пояснил Укрутник. — Хорошо бы они и его заодно сожгли.

Ирма прыснула, прикрыв руками рот. Фердинанд Циттер сверкнул взглядом поверх очков.

Старик Зуппан помешал палкой горящий хлам, тлеющее пальто вздыбилось в огне — точь-в-точь человеческая фигура.

Между тем добрая половина деревни сбежалась поглядеть, где бушует огонь, но когда мы узнали, что это мокрая одежда тлеет на костре (следовательно, нет ни пожара, ни чего-нибудь другого стоящего), мы сами начали — все еще сотрясаясь от сильного кашля — бушевать не хуже огня.

В это время примчался начальник пожарной охраны.

— Вы что, рехнулись? — заорал он еще издали. А потом (уже у самого забора): — Чем вы тут занимаетесь?