Волчья сотня

Он положил голову Софи на колени и предался блаженной истоме, чувствуя, как нежные пальчики перебирают волосы на затылке. В его отуманенную голову не пришла здравая мысль, что полковник Азаров добился благосклонности Софи только потому, что ей было нужно получить от него кое-какую информацию и что если сейчас Софья Павловна так благосклонна к нему, к Борису, то что ей, собственно, может быть от него нужно?

Она рассмеялась тихим волнующим смехом, и Борис вскочил на ноги, забыв обо всем.

— Софи, дорогая…

— Молчите, — шепнула она, обвив его руками за шею, и Борис Ордынцев получил такой поцелуй, какого не получал еще никогда в жизни, хотя был уже далеко не мальчиком.

«Нехорошо, конечно, стыдно перед памятью Азарова, — пронеслось у него в мозгу, — ну да ведь его нет, а она ему все же была не жена».

Софи прижималась к нему все теснее, из глубины ее сердца вырвался вдруг воркующий стон. Не отрываясь от ее губ, Борис подхватил ее на руки и сделал несколько шагов в сторону спальни, однако Софи мягко, но настойчиво освободилась.

— Вы… вы с ума сошли! — Голос был возмущенный, но глаза говорили совершенно другое. — Мы же не можем здесь… когда в любую минуту меня могут позвать к княгине…

— Но когда же, Софи, когда и где? — задыхался Борис.

— Мой мальчик, я все устрою, а сейчас вы должны идти.

— Но вы обещаете?

— Конечно. — Голос ее чаровал, а фиалковые глаза сулили неслыханное блаженство.

Он с сожалением выпустил ее из объятий и нетвердыми шагами направился к двери. После его ухода Софи закурила длинную дамскую папиросу и подошла к окну. Когда внизу появился Борис, она спрятала руку с папиросой за занавеску и помахала ему свободной рукой. Она была совершенно спокойна, потому что выяснила все, что ей было нужно, когда прижималась к нему в страстном поцелуе, — картина Мантеньи была у него с собой.

Еще в саду из раскрытого окна Борис услышал смех Вари. Это было так удивительно — слышать ее смех, звонким колокольчиком рассыпавшийся по комнате. Раньше она только плакала, потом болела, Борис думал, что сестра разучилась смеяться. Войдя в комнату, Борис понял, кто сумел заставить сестру смеяться. Алымов сидел у стола и тоже выглядел необычайно оживленным. Исчезло хмурое выражение лица, даже появился румянец на щеках. Они смотрели друг на друга и все время спрашивали: «А помнишь?» Борис открыл дверь, думая, куда бы ему половчее спрятать картину.

— Где ты был? — осведомилась Варя, и в голосе ее послышались ревнивые нотки.

— У княгини Анны Евлампиевны, она больна, — коротко отвечал Борис.

— А эта женщина, ее компаньонка, тоже была там? — Варя подошла и звонко чмокнула его в щеку.

— С чего ты взяла? — неподдельно удивился Борис.

— От тебя пахнет ее духами, — уверенно заявила сестра.

— Вовсе это не ее духи! — запротестовал Борис.

— А чьи же тогда? Вот и попался! — Варя засмеялась и, как в детстве, захлопала в ладоши.

— Варвара, прекрати! — сердито заговорил Борис. — Я к княгине ходил по делу.

— Да ты посмотри на свое лицо, — не унималась сестра.

— Она права, — поддержал Алымов, — у тебя, брат, физиономия так сияет, что весь Ценск осветить можно, не хуже электричества.

— Саенко! — рявкнул Борис. — Аркадий Петрович скоро придет?

Глава пятнадцатая

«Партия наметила жесткие меры, которые должны провести все партийные, советские и профсоюзные организации для привлечения более широких слоев рабочего класса к делу борьбы с Деникиным на Южном фронте, который стал главным фронтом страны…»

В. Ленин. Правда, 191

На третий день после возвращения из рейда офицеры собрались в ресторации Пунса. Компанию пригласил Петр Алымов, который, естественно, никому не сказал о том, что попросил его об этом Ордынцев. Борис же назвал Алымову участников нынешнего сборища. За столиком неподалеку от эстрады сидели Алымов, Мальцев, Осоргин, Коновалов и Ордынцев.

Народу в зале было предостаточно, дамы в присутствии такого количества офицеров, что называется, воспрянули духом и показали себя во всем своем великолепии. Сияли свечи и бриллианты, звенели хрусталь и дамский смех.

Сцена была украшена разноцветными китайскими фонариками, сзади какой-то голодный художник намалевал пагоду. Заиграла тихая музыка, и на сцену мелкими шажками выбежали девицы из кордебалета с японскими веерами и в кимоно. Публика перестала разговаривать, с любопытством ожидая, что последует дальше. Но внезапно в луче света появился грустный человек в костюме Пьеро, лицо его было щедро присыпано мукой, а глаза подведены черным.

— «В бананово-лимонном Сингапуре…» — завыл он, бездарно подражая Вертинскому.

Посетители ресторана разочарованно вздохнули и вернулись к прерванным занятиям — еде и легкому флирту.