Волчья сотня

— Аркадий Петрович, мне нужно с вами поговорить! — заявил Борис.

— Вот именно, голубчик, у меня тоже есть для вас новости, — вздохнул Горецкий. — Дела мои в Ценске закончены, и наше с вами общее дело мы благодаря вам и Саенко довели до логического конца, хотя и с большими сложностями. Допросил я ротмистра Мальцева, он совершенно спокоен, ведет себя мужественно, чего я и ожидал. Такого человека надобно иметь в единомышленниках, а не во врагах! И на черта он связался с Петлюрой? — вздохнул Горецкий.

— Послушайте! — встрепенулся Борис. — За всей этой суматохой мне только сейчас пришло в голову: если предатель — не штабс-капитан Коновалов, то кто же тогда убил коновода Пряхина и зачем?

— Я задал ротмистру этот вопрос, и он ответил, что Пряхина убил он, потому что Никифор Пряхин, будучи в госпитале, совершенно случайно подслушал разговор Мальцева с Кулябко. Разговор был конфиденциальный, и, если бы Пряхин начал болтать, кое-кто мог бы заинтересоваться, а Мальцев должен был быть вне подозрений.

— Как Кулябко оказался в госпитале?

— Так он же служил там заместителем начальника по снабжению. А вы не знали? — удивился Горецкий. — В общем, они так и не поняли, слышал ли Пряхин что-нибудь, но рисковать не могли, оставляя его в живых… Не один Пряхин был его жертвой в Ценске. Когда Кузнецов узнал о задуманной мной проверке пятерых подозреваемых при помощи пакетов с фотографической бумагой, он решил переиграть меня и подставить в качестве подозреваемого есаула Бережного. Естественно, Бережного нужно было убрать, пока его не арестовали. Бережной хорошо знал Мальцева и впустил его к себе, ничего не подозревая. Этим он подписал себе смертный приговор. Значит, так, голубчик Борис Андреевич, послезавтра я выезжаю в Новороссийск, а вам надлежит подождать три дня, кстати, отдохнете пока, рану подлечите, к тому времени я вам пришлю инструкции, куда ехать.

— Но я должен позаботиться о Варе, — растерялся Борис.

— Вот об этом я и хотел поговорить. В Новороссийске у меня будет возможность устроить вашу сестру на пароход, отправляющийся в Константинополь. Это хорошая возможность для нее покинуть Россию.

— Вы считаете, что это необходимо? — упавшим голосом спросил Борис.

— Более чем, — сухо проговорил Горецкий, — я вам настоятельно советую использовать представившуюся возможность, а не ждать, когда объявят официальную эвакуацию.

— Что вы говорите? Неужели такое возможно?

— Дурные вести с фронтов, голубчик, — вздохнул Аркадий Петрович, — очень дурные.

Он отвернулся к окну, помолчал немного, потом сказал:

— Вы же знаете: существовал проект: в начале сентября, когда погода еще теплая и полно везде корма для лошадей, собрать кулак из лучших полков и идти на Москву. Не думаю, чтобы красные тогда смогли нас остановить. А если судить по рейду генерала Мамонтова у Тамбова, где население встречало его с радостью и пополняло его ряды, то и войска, шедшие на Москву, ожидал бы такой же прием. Разумеется, это был очень смелый план, Лукомский очень стоял за него. Но Антон Иванович… надо было срочно решаться, а они все судили да рядили. И он не сказал своего веского слова вовремя. А теперь уже поздно, — жестко закончил Горецкий.

— Неужели поздно? — Борис сжал руки в кулаки и подошел вплотную к полковнику. — Значит, все напрасно и не видать нам никакой победы?

— После Орла кончились степи, и начинается лесополоса, где коннице воевать значительно труднее.

— Мне это известно, — саркастически улыбаясь, вставил Борис.

— А пехота у красных гораздо многочисленнее, — продолжил Горецкий профессорским голосом, как будто читал лекцию в аудитории университета.

— Что вы мне прописные истины рассказываете! — взорвался Борис. — Вы все всегда знаете, что же теперь будет?

— Поручик! — В голосе Горецкого не осталось ничего профессорского, пенсне слетело с носа и закачалось на шнурочке. — Не забывайтесь!

— Виноват, господин полковник! — угрюмо проговорил Борис.

— Ох, Борис Андреич, хотел бы я быть не прав! Но ожидать нужно самого худшего… Пока шло время, красные смогли подтянуть освободившиеся силы с других фронтов. Наши полки дрались геройски, не мне вам рассказывать, но они измотаны штопкой прорех — фронта-то сплошного не было. Были отдельные группы войск, а между ними — никого. Красным просто просочиться. Резервов у нас нет, в общем, начался отход, — произнес Горецкий роковое слово. — Отступают с боями, но отступают и будут отступать — время упущено. Так что собирайте сестрицу вашу — все, что смогу, для нее сделаю…

— Благодарю вас… Аркадий Петрович, у меня еще одно дело к вам, — нерешительно начал Борис.

— Слушаю вас, голубчик, — рассеянно ответил полковник, поворачиваясь к лампе, и тут Борис отметил, как он постарел и плохо выглядит.

Борис развернул холстину и разложил на столе картину Мантеньи. Горецкий удивленно сверкнул пенсне и склонился над столом.

— Вот это да! Откуда у вас такой шедевр?

— Мне отдала его княгиня Задунайская, я привез его из ее разграбленного имения. Вы не поверите, но она хочет, чтобы деньги от продажи картины пошли на помощь русским за границей, когда мы… если мы…