— Ты была в охотничьей деревне?
— Да, я жила там. Ты очень многого не знаешь… Впервые я попала туда, когда мать сделала мне укол.
Дилан схватился за голову и долго молчал.
— Мне нужна была информация о том, как уничтожить проход в Верхний Волчок, — оправдывалась я.
Молчание…
— Нужно взорвать Волчью гору…
— Почему ты не сказала мне обо всём ещё тогда? — едва сдерживаясь, спросил Дилан.
— Думала, как лучше поступить. Мне надо было попасть туда ещё раз, чтобы оценить, насколько они опасны для нас и что замышляют.
— Ты понимаешь, что тебя там могли просто убить, как ту женщину?
— Нет, не могли, я была там, как своя. Мне удалось втереться им в доверие, — лукавила я. — Но это ещё не всё. Когда они её убивали, я превратилась. Меня поймали и увезли из деревни, я очнулась в тюремной камере, в наручниках. Они пытались меня убить, думали, что в большом мире я не превращусь, — Дилан по-прежнему не поднимал на меня головы и молчал. — Я убила и сожгла всех, кроме главного, он ушёл до того, как я порвала наручники.
Он внимательно посмотрел на меня, как бы пытаясь преодолеть несоответствие между моей внешностью и тем, что он узнал.
— Диана, пообещай мне, что ты больше никогда не будешь соваться туда и убивать людей.
— Не могу. Природа создала меня для этого, когда отношения между охотниками и нами стали напряженными. Я такая, потому что есть война.
— Это не твоя война! — повысил голос он.
— Ты когда-нибудь убивал людей?
— Нет, ни разу.
— Дилан, я не знаю, как теперь жить с этим… или без этого. На самом деле, когда крови становится слишком много, она перестаёт пугать тебя, ты начинаешь ловить кайф. Это как в трешевых комедиях, где люди рубят друг друга без разбору. Я помню каждую секунду, каждое своё движение, помню, как они кричали, как пытались добраться до ящика, где лежал ключ от двери…
— Хватит, я не хочу этого слышать!
Зазвонил его мобильный.
— Да. Привет, отец… Да, я доделал и отправил проект американцам сегодня ночью, утром они прислали подтверждение, — ответил Дилан усталым голосом. — Придётся лететь тебе… Нет, я не могу, меня выпишут только через две недели… Нет, я против того, чтобы ты отправил Петра, если ты отказываешься, то у меня есть человек, который знает проект… Под мою ответственность… Отец, мне нужно, чтобы Диана свободно могла вернуться домой и никто не угрожал ей, — голос в трубке сменил тон, на руке, которой Дилан держал трубку, вздулись вены. — Это моё личное дело. Ты сделаешь то, о чём я прошу тебя?.. Ясно, — он отключил разговор и снова посмотрел на меня. — Некоторое время ты поживёшь на съёмной квартире.
— Твой отец ненавидит меня.
— Нам предстоит ещё многое исправить. Пойдём, побудешь в моей палате, пока я на приёме врача.
Он слегка опирался на трость, сказал, что головокружения ещё не прекратились. Одна его рука лежала на моём плече, шли мы довольно медленно.
— Я просила мать позвонить тебе, узнать, как ты.
— Я позвонил ей первый, когда пришёл в себя, сказал, что лежу здесь, думал, ты появишься гораздо раньше.
— Не получилось…
Медсестра на КПП приняла меня за сестру Дилана, потом извинилась, узнав, что я его жена. Пришлось показывать паспорт и договариваться, чтобы меня пропустили к нему в палату в неприёмные часы.
Это была платная палата, рассчитанная на три койкоместа, но Дилан лежал в ней один, там даже был душ, стол, микроволновка, мини-холодильник и электрический чайник. Настоящий хостел, только в больнице.
Он лёг отдохнуть на пару минут, я села рядом. Мне хотелось сказать ему что-то ласковое, приятное, лечь рядом, но страх останавливал меня.
— Диана, где твои кольца? — спросил он.
— Я положила их в карман твоего пиджака, чтоб не потерять, — снова накатило волнение.
Пожалуй, это был как раз тот момент, когда надо сказать нечто важное. Я прислонила его ладонь к своей щеке и, наконец, решилась:
— Дилан, прости меня… Больше всего я ненавижу себя за то, что от моих поступков страдаешь ты. Прости.
— Да брось ты, это был несчастный случай.
— Иногда мне кажется, что чем дальше я от тебя, тем лучше.
— Сколько уже на твоём счету?
Вопрос прозвучал спонтанно. Я не сразу поняла, что именно Дилан имел в виду. Он не стал повторяться, но по его взгляду я догадалась.
— Семнадцать, — неуверенно ответила я.
— На один меньше, чем тебе лет.
Он прикусил губу и отвернулся.
В дверь постучали.
— Дилан Владимирович, вас уже ждут.
— Да, иду, — и обратился ко мне. — Дождись меня. В тумбочке есть фрукты, поешь.
Время замедлилось. Я приняла душ, позавтракали и села обрабатывать раны на ступнях: ходить было больно, порванные мозоли снова загноились, пришлось перевязать бинтами. В зеркале над тумбочкой я увидела отражение маленькой девочки с глазами убийцы. Черты лица начали меняться, или мне это просто показалось…
— На твоём лице всё написано, — сказало мне отражение и криво улыбнулось. — Сколько людей ещё будет убито? Во что ты превратишься после всего этого и как будешь жить? Впрочем… они этого заслужили, и я бы убила их ещё и ещё раз. Теперь ты — это я, привыкай, — и отражение игриво подмигнуло мне.