Волчья сыть

— Неужто тетку Зинаиду ирод сгубил! — ударил себя по колену кузнец, внимательно слушавший и пытающийся вникнуть в суть не совсем понятного ему разговора.

— Скорее всего. Мы ведь решили, что погибла эта, как ее там зовут — Аграфена Михайловна — по остаткам платья, а его могли просто подбросить.

— Волк-то больно лют оказался! Может, и вправду оборотень?

— Ты оборотней раньше встречал?

— Не приходилось.

— Вот видишь! Выходит, про них знает только Костюков, а он волхв, это что-то вроде шамана, — непонятно для чего уточнил я, — да, к тому же, у него, после заточения и голода, могло немного снести башню.

— А куда сам-то волчара делся? — продолжал вяло упорствовать Иван, потом сам же и развил тему. — Думаешь, его Вошин с подручными и утащили, а землю табаком или еще чем засыпали, чтобы собаки след не взяли?

— Ловок шельмец, — с нажимом сказал кузнец, — только и мы не лыком шиты! Из-под земли супостата достану!

— Постараемся, — пообещал я, — а пока нужно узнать, какие места в здешней округе имеют плохую славу, куда крестьяне больше всего боятся ходить. Если у Вошина есть убежище, то именно в таком месте.

— Да, дела! — протянул Иван. — Коли все это верно, то, могу сказать, востер ты, Алексей Григорьевич! Зело востер!

— Ну, честно говоря, мне так не кажется. Был бы востер, сразу бы разобрался, а не рыскал попусту по лесам и долам. Да и не сам я на эту мысль наткнулся, один добрый человек подсказал.

В этот момент в дверь постучались, и в комнате появился милейший управляющий. Он вежливо поздоровался только со мной, демонстративно не обратив внимания на простолюдинов.

— Ты, батюшка, за сторожем Митричем посылал?

— Я, Кузьма Платонович.

— Нет его, голубь мой сизокрылый, отпросился со двора к куме в деревню Змеевку.

— Тогда нужно за ним отправить кого-нибудь, у нас к нему вопросы есть.

— Кого послать-то? Люди все при деле, да и лошади после вчерашней облавы не отдохнули. Если в разумении пребыть, то послать-то форменно некого. Может, Ваньку Сивого, так у него баба недужит… Все грехи наши, говорил я ей: Фекла, ты того, этого, не ешь столько сладкого… Ан, нет, кажный своеволие имеет. Вот ты, Тимофей, — обратился он к кузнецу, — имеешь свое своеволие, а ты покайся, да смирись!

— Вы, Кузьма Платонович, не плохих ли грибочков утром поели, что-то вас глючить начинает, — прервал я его словесный бред.

— Истинно, говоришь — съел всего ничего, ан, пучит — страсть! В отношении же Митрича…

— Если Митрича через два часа не будет в этой комнате, — окончательно разозлился я, — то пойду к барину и скажу, что, — я на секунду задумался, чем бы припугнуть управляющего, — что видел, как ты ему в спину кукиш показывал!

Кузьма Платонович побледнел и испуганно перекрестился:

— Полно, батюшка, смеяться над стариком! Неужто это по-христиански!

— А я и не смеюсь. Только замечаю, что только у тебя не спрошу, ты ничего делать не хочешь. Ты меня пока знаешь с хорошей стороны, а вот когда узнаешь с плохой, то горько заплачешь! — пригрозил я, вспомнив, что примерно так пугал бравого солдата Швейка его постоянный оппонент лейтенант Дуб.

Классический пример неопределенной угрозы оказал на старого лиса незамедлительное действие. Он как ошпаренный выскочил из комнаты. «Простолюдины» искренне посмеялись над трусливым дворянином, и суровое лицо кузнеца, задолбанного добровольными воспитателями, прояснилось.

— Так что мы будем делать дальше? — спросил Иван, перекладывая на меня одного право решения.

— Дождемся прихода Митрича, а пока пусть Тимофей разузнает в селе, какие места в здешних лесах считаются самыми опасными. Начнем их проверять. Я же сейчас ложусь спать, у меня после ночи в землянке голова чугунная.

На том и порешили. Мужики ушли, и я вернулся на атласный диван.

Думать о том, как и сколько времени мы будем разыскивать Вошина, и какие меня поджидают опасности, не хотелось.

Конечно, по здравому размышлению, нужно было бы передать это дело властям, тем более, что становой пристав до сих пор гостил у Трегубова и пока уезжать не собирался. Однако я уже имел представление, как под его руководством будет проходить расследование. Кончится же все, как обычно: дворяне организуют себе личную охрану, а мещане с крестьянами будут платить и за них, и за себя. Загнанный в угол человек вроде Вошина становится опаснее хищного зверя.

Еще правда и то, что опасение в том, что теперь я буду числиться у него в наипервейших врагах, не добавляло особого оптимизма. Человек он, судя по поступкам, жестокий, изобретательный и предприимчивый. Таких, как он, в числе живых врагов лучше не иметь, чтобы потом не шарахаться от каждого куста. Потому-то остро и встал вопрос, как помочь ему завершить свою жизнь на плахе или на каторге.

В доме было тихо, и я незаметно для себя уснул. На этот раз разбудил меня управляющий. Вид у него был не то обиженный, не то виноватый, я спросонья не разобрал.

— Вот ты, батюшка, давеча сердиться изволил, — зачастил он, как только я открыл глаза, — а только моей вины в том нет!

— Что случилось? — не сразу понял я, медленно возвращаясь к действительности.