Волчья сыть

Вошин с ненавистью смотрел на меня и не двигался с места. Тогда я налил жидкость в стакан и протянул ему.

– Извольте выпить!

Неожиданно управляющий ударил меня по руке, и стакан, упав на пол, со звоном разбился. Пока я машинально провожал его взглядом, Вошин врезал меня кулаком в лицо. Опыта кулачного боя у него было маловато, и удар получился не сильный, но болезненный.

У меня дернулась голова, но я успел сгруппироваться и встать в боксерскую стойку. Щека и губы тут же онемели. Следующий его выпад меня уже не достал. В ответ я пнул Вошина ногой по голени и тут же ударил в челюсть. Иван Иванович оказался крепким мужиком и удар выдержал.

Пронзительно закричала дама с графином. Вошин быстро оправился после моего прямого и, сгорбившись, выставив вперед кулаки, пошел на меня. Я сделал обманное движение, он попытался отклониться и, вместо прямого в нос, получил удар дворовым апперкотом в подбородок.

С боксом у меня тоже, как и у него, не ладилось, потому что и после моего второго «нокаута» он опять устоял на ногах и ответным ударом зацепил меня кулаком, содрав кожу на скуле.

В этот момент двери в спальню распахнулась, и в нее ворвалось несколько дворовых. Я отскочил к окну, намереваясь позвать на выручку Ивана с пистолетами.

– Вяжите его! – слабым голосом закричал Трегубов. Слуги замешкались, не зная кого из нас «вязать». Потом увидели, на кого показывает барин, и навалились на Вошина. Дама, прервав визг, упала в обморок.

Иван Иванович попытался вырваться из рук дворовых и начал кричать что-то нечленораздельное, но угрожающее. Мужики под видом того, что пытаются его удержать, начали охаживать управляющего кулаками.

Однако ненависть ко мне у него была так велика, что Вошину удалось вырваться из их рук и опять броситься на меня. Дворовые успели его перехватить, повалили его на пол и начали лупцевать по-настоящему.

– Хватит, – приказал помещик, когда Иван Иванович окончательно перестал сопротивляться.

Мужики неохотно подчинились. На крики и шум спальня постепенно наполнилась людьми. Кто-то сбегал за веревками, и Вошина связали по рукам и ногам.

Я отошел с Алей в сторонку и тихонько спросил:

– Она знала, что в графине отрава?

Аля утвердительно кивнула головой.

– А еще кто-нибудь знал?

– Из тех, кто в комнате, никто. Все ненавидят управляющего и рады, что барин велел его связать.

Между тем Трегубов взялся решать судьбу своего помощника. Тот, окровавленный, лежал на полу и не подавал признаков жизни.

– Оставьте его и идите, – приказал помещик дворне.

Слуги, разгоряченные легкой победой над супостатом, неохотно потянулись из спальни. Им на смену вошли люди, одетые в господское платье. По скромному поведению и заношенности одежды я классифицировал их как приживал и бедных родственников.

– Из них кто-нибудь участвовал в заговоре? – спросил я Алю.

– Нет, – ответила она.

– Если кто-нибудь попадется, предупреди, – попросил я.

– Как вы узнали, что меня хотят отравить? – спросил Трегубов.

– При помощи дедуктивного метода, – серьезно ответил я.

Помещик озадачено посмотрел на меня, но разъяснений не спросил, стеснялся показать свое невежество. В это время Вошин пришел в себя и начал ругаться. Говорил он гнусаво и бессвязно, в основном оскорбительные эпитеты, растягивая разбитые в кровь губы. Главными предметами его оценок были Трегубов и я.

Меня оскорбления никак не трогали, а вот помещика задели:

– Чем же я тебе, Иван, помешал? – спросил он дрожащим голосом. – За что ты смерти моей возжелал?

Вошин на вопрос не ответил, только выругался. Он с ненавистью смотрел на нас с хозяином и скрипел зубами в бессильной ярости.

– Плохо тебе у меня жилось? Сам хозяином возжелал стать? – риторически вопрошал Трегубов.

– Почто, ты, Ванюша-то, крамолу учинил? – спросил поверженного управляющего благообразный старичок с простецким лицом.

– Меня он, Кузьма Платоныч, извести надумал, спасибо, Господь да люди добрые не допустили, – вместо Вошина прерывающимся от обиды и слабости голосом ответил помещик.

– Ах, Ванюшка, Ванюшка-то, грех-то какой, – сказал, крестясь на образ, старик. – Благодетеля нашего, отца родного, извести-то надумал!

– Молчи, старый приживал! – закричал на старика Вошин. – Это тебе-то Васька отец родной?! Мало он нашей кровушки народной попил? Душегуб он и кровопивец!

Красивое лицо Трегубова сделалось растерянным и виноватым.

– Грех тебе так говорить, Иван, какой я кровопивец!

Василий Иванович, несмотря на свой мужественный вид, скорее всего, принадлежал к натурам нежным и ранимым. Понятно, что при таком складе характера он не мог победить талантливого интригана Платона Зубова в придворных баталиях за благосклонность Екатерины. Наглое и беспочвенное обвинение Вошина привело его в большое смущение.

– Врешь ты все, Ванюшка-то, – укоризненно сказал Кузьма Платонович, – ты и есть душегуб, все от тебя плачут. Станового надо вызвать-то, пущай дознание учинит.

– Правда, пошлите за становым, – сказал помещик. – А Иван Иваныч пусть пока у себя в комнате посидит, развяжите его.

Я, заметив, как радостно блеснули глаза Вошина, поспешил вмешаться: