Волчий паспорт

Когда мы в Боровицкие ворота
входили депутатами надежд,
я помню —
                  мрачно каркнула ворона,
зубец кремлевский выбрав,
                                           как насест,
но СССР стал вроде стадиона,
где все,
           как матч, смотрели Первый Съезд.

Смерд в депутатах нам казался князем,

и женщины,
                   роняя клипсы наземь,
совали нам цветы и леденцы,
шепча, как в трансе:
                              «Травкин!
                                             Афанасьев!»,
крича, как на хоккее:
                                «Молодцы!»,
но, прошлого с грядущим не прикрасив,
кровь юнкеров сочилась сквозь торцы,
и чудились казненные стрельцы…

Небрежные родители свободы,

мы как могли, так принимали роды,
преступно неумелые отцы.

Надеялся наивный Первый Съезд,

что Бог не выдаст, а свинья не съест.

Нас выдал тот, кто не дорос до Бога,

да мы и сами выдали его,
ну а свиней так оказалось много,
что хрюкать стали все на одного.

Спасеньем стало или наказаньем,

когда, неукротимо бородат,
провинциал-идеалист Казанник
так пламенно пожертвовал мандат?

Как хорошо, что Сахаров не видел

то, что не мог представить тот наш съезд, —
молниеносно-медленную гибель
СССР —
               «Титаника» надежд.

История, что нам за место дашь ты?

Могли ли догадаться мы о том,
что мы прикроем Белый дом однажды,
позволив расстрелять его потом?

Дурманил депутатов-демократов

аплодисментов судорожный плеск,
но наших доморощенных сократов
из власти постепенно выжал плебс.

Зачем вообще нужны им либералы?

Для выборов.
                     Как слуги-подбиралы
валяющихся праздно голосов.

А сразу после выборов дорогу

пусть позабудут к главному порогу —

не допускать, как шелудивых псов!

Капитализма с ангельским лицом

не вышло.
                Из троянистого брюха
посыпались вор, киллер, стёбарь, шлюха,
катала, рэкетир.
                        Не жизнь – мокруха!
И с красным флагом нищая старуха
грозит России нищетою духа
и апокалиптическим концом.

Мы сами не добрее, чем ЧК.

Нас мучают ли тени ночью поздней
Коротича, отшвырнутого в Бостон,
и преданного нами Собчака?

Нам заменила дружбу, как бесовка,

вихляющая бедрами тусовка.
В гражданской импотенции страна.
Но если нет в нас больше прежней страсти,
в грядущем, на обломках деньговластья
напишут разве наши имена?
И в Оклахоме,
                       или в Барнауле,
меня терзают,
                     как под кожей пули,
вопросы, от которых Бог не спас:
так это мы надежды обманули
или надежды обманули нас?

А все-таки я верую в Россию,

в надежды наши —
                               пусть полуживые.
Их растоптали,
                        но не навсегда.

Как нам Боннэр сказала —

                                           мы не быдло.
Россия,
           за которую не стыдно,
да сложится из нашего стыда!
И пусть мне тоже наплевали в душу,
да так, что не желаю и врагу,
я без надежды жить не то что трушу —
жить без надежды просто не могу.

Безвозрастный возраст

Однажды я влюбился в портрет.

Трудно этому поверить, но он был не мой собственный.

Это была фотография двадцатилетней женщины, снятая шестьдесят лет тому назад.