Волчий Сват

Минутой позже Клюха мог бы поклясться, что видел знакомую. Девка, которую он не успел запечатлеть взором, потому как боялся его поднять, стояла на краю ряда, и у ног ее лежал подшибленный воробей. Кажется, она корила цыганят, которые – из рогатки – срезали его с проводов.

Подгоняемые тем же голосом, который, как показалось Клюхе, о них сказал: «Два друга – хрен да подпруга», они на какое-то время выклинились из рядов и, пройдя вольным, а не спутанным толкучкой шагом какое-то время, вновь окунулись в бушующий барахольный разгул.

– Телефонируй, как там у тебя? – донеслось до них от будки, в которой был установлен телефон, и Клюха вдруг подумал: хорошо было бы позвонить домой. Ведь у них на кордоне стоит аппарат. На тот случай, если начальству потребуется связаться, как оно говорит, с внешним миром.

Рядом бродили с никлыми хвостами собаки. И вот их бездомность, что ли, а может, и жалкость иного рода, связанная с бесприютностью бытия вообще, размывала в нем решимость не разнюниваться, не давать повода усомниться, что он уже взрослый и вправе решать свою судьбу так, как пожелает сам.

Среди груды ветоши подремывал тряпичник. А рядом с ним примостился пацанчик в такой легкой кацавейке, что, казалось, стоит телешом.

– Корм голубям! – твердил он. – Корм голубям!

Перед ним находилось решето с зерном и были свиты из старых тетрадей кулечки для расфасовки пшеницы.

– Кому корм? – менял он порядок слов и тональность, которой произносил свой зазыв. – Кому корм?

В зерне, явно непровеянном, попадались пустые полуколоски, и поскольку они были взяты жухлой чернотой, становилось понятным, что собирал их пацанчик в поле уже зимой, из-под снега.

И в душу Клюхи прокралась нежность ко всему, что им оставлено там – и на кордоне, и в хуторе, и даже в районе, – ибо все эти три поселения воспринимаются им как дом.

И вдруг он увидел первую в этот день наглую несправедливость. Двое лбов со словами: «Что это ты там припрятал?» подошли к пацанчику и ловко, видимо, заученными движениями, вывернули ему карманы. На землю брызнула мелочь.

Клюха ринулся было к нему. Но Копченый, который все это видел, удержал его за плечо.

– Не горячись, – сказал. – Они люди свои, сами разберутся.

Забрав все, что наторговал пацан, и похохатывая по поводу такой простой удачи, двое прошли мимо.

– На языке улицы это звучит так, – подвел черту под этим фактом Сурен. – «Не веди дрычку ногами, когда тебя не сношают».

Клюху же удивило другое: все это видели, помимо его и Копченого, и другие, кто стоял или проходил мимо, и никто не только не вступился, а даже не обратил на это никакого внимания, словно грабеж тут так же естествен, как зазыв купить какой-либо товар.

Колька, как человек с неокрепшей психикой, в ком еще не взыграли таланты и до конца не означилась дурь, а ожидания взрывных того и другого не были серединны, не опасался взрывных последствий; его угнетало то, что сотворенность зла проходила так гладко и буднично, и, зная себя, он был уверен, что раздражительная удрученность будет долго преследовать его.

А блажной базарный шумок, перемежаемый рваной речью, витал над барахолкой, и захрапистая жизнь перемежалась с жизнью закарканной, и частные радости (кто-то продал подороже и купил подешевле) уступали коллективному возгоранию глаз, когда кто-либо в пьяном или ином юмористическом кураже собирал вокруг себя толпу.

– Где тут нужник? – спросил Клюха, когда они еще сделали два больших – по пристенному ряду – кругов.

– Приспичило? – спросил Копченый.

– Да малость есть.

– Вон в тот проломчик пролезешь, – указал Сурен, – и там слева увидишь.

А когда Клюха пошагал, вослед крикнул:

– Я жду тебя на этом месте.

Болезненно восприняв все, что увидел, и еще держа в душе жалкость к обиденному пацанчику, Клюха, однако, размышлял и о другом: а что, собственно, он шляется с этим Суреном? Какой в этом прок? Может, потихоньку, как говорит Перфишка, слинять?

С этими мыслями вышел он и из «Заведения мудрой задумчивости», как величал Евгений Константиныч отхожее место, и ринулся было к пролому, как его внимание привлекло громкое барахтанье и задавленный интеллигентный зов:

– На помощь!

Клюха ринулся на голос и в закоулке, образованном двумя брошенными строеньицами, увидел девку, на лицо которой была вздрючена собственная юбка, и мужика, который, притискивая ее к облезлой стене, повторял одно и то же:

– Попробуй рыдни, падла! Потроха по всей балочке развешаю!

Клюха ошарашенно остановился. И поразило его не увиденное, а голос мужика. Это он в автобусе назвал Сурена Копченым и задавал ему разные – про Астрахань – вопросы.

Первым порывом было кинуться за помощью к Бабаяну. Все же его это знакомый. Но Клюха тут же отвергнул это поползновение, вспомнив, как отнесся Копченый к ограблению пацанчика. Вместе с тем Колька видел, как на уровне головы девки вибрирует от нечаянного прикосновения всаженный в деревяшку нож, на который, собственно, и уповал насильник.

А он тем временем уже разорвал на девахе трусы.