Волчий Сват

Клюха не привык к такому – трамвайному – общению, потому сидел и помалкивал.

Девка же, которую выронил из своего внимания его сосед, затеяв перепалку с кем-то, кто сидел сзади, неожиданно выцедила его в линзы своих очков и произнесла:

– Вон ты какой, коллекционер!

– Обыкновенный, – буркнул Клюха.

– Вот именно! А твой друг расщебетался, что я уж подумала – тут супермен какой-нибудь.

Клюху не обидела ее разочарованность, тем более что, означив себя в профиль, она продемонстрировала два не очень им обожаемых качества – вызывающую горбоносость и – на вид – полное отсутствие грудей. «Доска доской, хоть вой с тоской», – сказал бы о ней дед Протас, у кого, кстати, умыкивал Перфишка частушки в свой конферанс.

Заметил ее плоскость, видимо, и новый Клюхин знакомый, сказав:

– Во – Млечный Путь – ни кочки, ни задоринки. Как в пустыне.

Толстая баба хмыкнула непроизвольно, вздрожав грудями. А блондинка, недобро сверкнув стеклами своих очков, отвернулась.

– Ты не на балочку чалишь? – просил Клюху чернявец.

– На какую балочку? – поинтересовался он.

– Ну на барахолку, значит. На базар, понял?

– Да нет…

– А то поедем, пока я по пути.

Если честно, Клюхе не хотелось отставать от этого, такого смелого в общении парня. Потому он согласился:

– Ну давай посмотрим, что почем.

На трамвайном кольце, где пассажиры по-рачьи расползлись в разные стороны, Клюха с чернявцем перешли на другую сторону улицы и втиснулись в битковой автобус. И тут же кто-то окликнул Колькиного спутника:

– Копченый, ты на Вор-гору рулишь?

– А ты, небось, с горы? – поинтересовался в свою очередь тот.

– Нет.

– А то я, гляжу, нам как-то по пути сделалось.

Автобус – с кряком – несколько раз продемонстрировал вакость, еще плотнее упечатав Клюху среди таких страдальцев, как он.

– Кто это, чегой-то не угадаю, с тобой? – спросил тот, что назвал чернявца Копченым.

– Да ты его не знаешь. Леха Лещ.

– Откуда?

– С Трусовки.

– Ну как там у вас, в Астрахани? – говоривший явно обращался к Клюхе.

– Вобла на густеру в суд подала, – за Кольку ответил Копченый.

– За изнасилование? – на всхохоте поинтересовался незнакомец.

– Нет, чешую на соме не поделили.

В автобусе засмеялись.

– А Сашка там Черный живой? – опять допытывался невидимый Клюхой дотошник.

– Да куда ему деться, разве на что-то одеться, – неожиданно для самого себя ответил Клюха.

– Молодец, Лещ! – пожал половинку задницы ему Копченый, как раз то, что приходилось на притиснутую к тому месту руку.

– Ну а варят у вас? – спросил мужик, и поскольку Клюха не знал, о чем именно он ведет речь, брякнул наугад:

– Нет, сырьем едят, ворьем закусывают.

– Ай да Лещ! – вскричал Копченый. – Он тебе – тык, а ты ему – протык!

– Остряки, в задницу носом, – проворчал тот, что задавал вопросы. И до самой Дар-горы, куда они ехали на барахолку, не произнес ни слова, там же, вывинтившись из автобуса раньше его, спутники тут же растворились в толкучей толпе, и Клюха так и не увидел, с кем же они так мило побеседовали во время их душу выжимающего пути.

– Ты меня с кем-то спутал, – поспешил Клюха рассеять обозналость Копченого. – Я не Леха и тем более не Лещ.

– Знаю, – заиграл своими черными глазками тот и поинтересовался: – Чего же мне было говорить, что тебя первый раз вижу? Да и вообще, какого ему хрена нужно. Ну ты молодец, рубанул ему, как надо.

– А что я, собственно, такого сказал? – осторожно поинтересовался Клюха. – Ведь это так, ляпнул и все.

Копченый засмеялся. И пояснил:

– Он спросил тебя: варят ли в Астрахани? Короче, наркотиками балуются ли.

– В-он чего-о? – протянул Клюха. – А я-то уши развесил, хоть компостируй.

И чернявец вновь всхохотнул, не догадавшись, конечно, что эту фразу Колька умыкал у Перфишки.

– Ну тогда давай знакомиться, – Копченый протянул Клюхе руку. – Кличут ты меня слыхал как, а зовут Суреном. Если нужна фамилия – Бабаян.

Колька назвал себя. Только без клички.

Они брели вдоль рядов, на которых сплошным пестревом теснилась разная всячина. Чего тут только не было: и шубы с полушубкам, и платья разной расцветки и калибра, и костюмы на любой вкус; одной тетке, что – за необъятный пояс – носила широченные штаны, кто-то, видимо из озорства, вставил в ширинку довольно увесистую морковку. Видел Клюха и продаваемый почти за бесценок топорик, о котором Колька мечтал чуть ли не все свое детство. Но зачем он ему теперь? И от этой мысли началось слезное теснение в груди.

Копченый же, словно выискивая то, чего не терял, все глядел в землю, будто интересовался, кто в чем обут на этом базаре.

На них – сзади – неожиданно набрел тот же голос, который они слышали в автобусе.

– Не оглядывайся, чтобы он нас не срисовал, – прошептал Сурен.

А тот, так и не увиденный Клюхой общитель, кого-то назидал:

– Понятливыми не рождаются. А врежешь промеж глаз, чтобы искры гривенниками посыпались, сразу все усвоит. Даже без повтора. Поэтому не квасься!