И в это время в плечо словно воткнули с размаху раскаленную иглу, смоченную в кислоте…
Он вскочил, захлопал ладонью по укушенному месту. Пчела звеняще зажужжала над самым ухом. Он кинулся бежать, хныкая от обжигающей боли в плече. Вообще он не боялся боли, но на этот раз жгло так сильно, что изо рта сам по себе вырывался то ли стон, то ли крик, превращающийся на бегу в заурядное хныканье.
Остановился возле речки. Долго прислушивался, смотрел вверх, тер укушенное место. Он снял рубашку. На плече вздулся бугорок с красной меткой укуса. Болело уже не так сильно.
Минут пять он дул на бугорок, затем надел рубашку и пошел на откос, где видел бессмертники среди редких сосен. Он нарвал два больших букетика сухих желто-розовых цветочков, перевязал каждый лычком в двух местах.
Отца увидел, когда спустился вниз. Он тоже шел с букетом. Его цветы были большие, нежные: над каждым стеблем с узкими листьями красовалась пирамидка из светло-красных цветков и нераскрывшихся бутонов.
– Это маме? – недоверчиво спросил Славик. Слишком слабыми были цветочки, чтобы довезти их невредимыми до города.
– Этот иван-чай нам на чай, – отец дал ему понюхать цветы. – Нашел вырубку, видно, весной тракторами разворотили, и на ней вырос запоздалый кипрей. Цветет в полную силу, когда основной давно пух по ветру пускает.
Славик не почувствовал никакого запаха.
– Ну как же, медом пахнет, – отец долго втягивал воздух. – Сильнейший медонос. В Сибири говорят про заросли кипрея: если всадник там проедет – сапоги его в меду. Мы и листочки, и цветочки в чай пустим. Получится с медом, точнее. С нектаром.
Дядя Петя встретил их торжественно.
– Какая идиллия, робинзоны с цветами. Как сказал поэт: «Имеющий в руках цветы, плохого совершить не может».
Славик молча протянул ему один букетик кошачьей лапки.
– Ты бы немного рыбки приготовил для подарка домашним, – сказал отец.
– Стоило бы подвялить, – неуверенно проговорил дядя Петя.
– Давайте-ка мы устроим коптильню, – предложи отец.
– Долгий процесс… – с сомнением покачал головой дядя Петя.
– Мы упростим и ускорим.
Видно было, что отец загорелся идеей.
– А рыба хоть есть? – спохватился он.
– Есть немного, – скромно улыбнулся дядя Петя.
– Тогда солите покрепче и вывешивайте на козлы.
Он взял топорик и ушел в лес.
Через час процесс шел полным ходом. Отец завалил костер охапками сырых ольховых веток и чурбанов. Дым валил толстым белым столбом. Отец двигал сооруженную Славиком рогулю, чтобы подвешенные рыбки попадали в дым. Сначала ветерок все крутился между деревьев и клонил дымовой столб то в одну, то в другую сторону. Позже ветер стих, и дело упростилось.
– На нашей примитивной коптильной установке получится рыбка полувяленая, полугорячего, полухолодного копчения, – говорил отец, подбрасывая для аромата веточку можжевельника. Он палкой постоянно тревожил костер, мешая ему разгореться как следует.
Славик все норовил сверх нормы навалить олешника. Нравился ему густой белый дым, уходящий в сторону и легко проникающий в густоту елок.
– Что ты все чешешься? – заметил отец.
Славик рассказал, как искал мед.
– Шершней задумал тревожить, – укоризненно покивал головой отец. – Хорошо, один жигнул… А ты знаешь, что если бы тебя пять-десять шершней укусило, то мог бы и помереть.
Славик усмехнулся. Этого он не боялся. Там всего летало двое. Да он бы и убеждал. Но и одного укуса было довольно. Сильно кусалась дикая пчела, не то что домашняя.
За делом они кое-как поужинали и дождались темноты. Рыбу оставили над костром на ночь – подсыхать над остывающими углями.
Глава тринадцатая
В сторону улетевшего зимородка
Сошла земляника. Черника поспела.
В лесу чистота и уют.
А птицы чирикают только по делу,
Но, песен, увы, не поют.
Из дневник Славика