Волчина позорный

— А чего их помнить? — молодой засмеялся. — Они к «цеховикам» приходят водку жрать пару раз в неделю.

— Ну, так поехали. Влезем в «запорожец»? Это не наш. На милицейской машине не поедешь, — сказал Тихонов.

Они подкатились к большому дому в районе на краю города. Район назывался «Красный пахарь». Тут раньше переселенцы из деревень жили. Во двор входили и выходили из него девки полупьяные, урки фиксатые и обкуренные жиганы. Спецы подрезать монетой точёной «лопатники» в автобусах.

Сидели наблюдатели минут сорок. И вот, наконец, один из рабочих, помоложе который, громким шепотом сказал и пальцем ткнул.

— Оп-па. Есть один. Второго нет пока.

— Точно он? — переспросил Александр Павлович. Рабочий три раза кивнул.

— Точнее некуда.

— Вы езжайте. Володя, отвези ребят. А я за ним пойду. Мне одного хватит. Второго он сам покажет, — Малович вышел. — Повезёт — скручу где-нибудь.

Он долго плёлся за уркаганом, пока тот не направился к подъезду серой пятиэтажки. Александр догнал его возле двери, взял за рукав и сказал жалобно.

— Братан, трубы горят. Дай хоть рубль. А то сдохну.

Урка повернулся, внимательно оглядел Маловича и быстро выдернул из-за голенища нож.

— А я тебя запомнил, «мусор». Ты в шестьдесят седьмом зимой меня на «гоп-стопе» приземлил за базаром центральным. На два года в «четвёрку» ты меня засунул. Ты, сука!

И он резко выбросил вперед нож. В подъезде почти темно. Малович потому и пропустил движение. Задел урка правую руку. Рукав разрезал и нож вогнал наискось в бицепс. Кровь брызнула на бетонный пол и на стену

Малович прислонился к стене, левой рукой зажал рану и увидел, что финка летит ему в живот снизу.

— Подохни, тварь, волчина позорный! — прохрипел блатной и нож уже почти врезался между ремнём брюк и курткой.

Александр инстинктивно согнулся, подставил под нож левую ладонь, но поздно. Финка скользнула между большим и указательным пальцами, и впилась в толстый кожаный ремень. Это был дорогой трёхслойный ремень. Широкий, упругий и твердый. Пробить его ножом было невозможно.

— Чего хулиганите!? — открыл дверь на первом этаже дед в кальсонах и нательной рубахе.

— Обоих запорю, исчезни, старик! — повернулся к деду блатной.

Он ещё не понял, что нож в тело не вошел. И понять это у него уже не было ни времени, ни шанса. Правой рукой, из которой кровь поливала бандита, а также капитана Маловича, да ещё пол и стены, Александр схватил его за волос и рванул на себя. Он немного сдвинул корпус влево и уркаган вписался лицом в стену, разбил нос и крепко приложился лбом. Крови стало больше. Из носа она текла как вода из колонки. С напором. Бандит упал и Малович быстро нацепил на него наручники, ну, а для верности вложил ему свой коронный удар по шее.

— Дед! — крикнул он. — Слышь, дед!

Старик в кальсонах выглянул.

— Я капитан милиции. Вот удостоверение, — у Александра Павловича закружилась голова и ноги стали ватными.

Дед сбегал за очками и удостоверение изучил.

— Что прикажете, товарищ капитан?! — воскликнул он и встал в кальсонах и тельнике во фрунт. Воевал. Ясное дело.

— Звони ноль два, называй свой адрес и скажи дежурному что я ранен и пусть он вызовет скорую да пошлёт забрать задержанного. Пусть пошлёт именно капитана Тихонова. Запомнил?

— Скорую и Тихонова на мой адрес срочно. Я побежал.

Дед исчез. Малович сел рядом с бандитом белыми штанами прямо в лужу крови и в глазах его стали метаться звёздочки, кружочки и тёмные квадраты. Потом всё исчезло. Последнее, что он смог расслышать — это истерично визгливую сирену скорой помощи.

4. Глава четвертая

Капитан Володя Тихонов утром на работу не пошел. Он был очень впечатлительным, душа его каждый раз получала новую рану и долго затягивалась рубцом от каждого неприятного события, которое происходило не с ним, а с близкими и просто хорошими людьми. Вчера бандит подрезал его лучшего друга Шуру Маловича, а внутри у Володи болело так, будто это его самого почти убили. Он позвонил полковнику и сказал, что сердце болит. Что пропустит сегодня день рабочий

— Да с Шурой всё в прядке, — сказал Лысенко. — Рана была в артерию, но профессор Мальцев сам оперировал. Его завтра выпишут вообще.

Но радостная весть тревогу из сердца Тихонова не выдавила. Он с утра пытался побриться, но смог только запенить помазком с расквашенным хозяйственным мылом территорию ниже глаз до шеи. А бриться не получалось. Он не признавал электробритву и освобождал кожу от щетины только отцовской опасной бритвой. Он её наточил об кусок кожаного ремня и поднёс к подбородку. Но руки дрожали как у штангиста, который из последних сил держал вес над головой положенные три-пять секунд, пока судья не сделает отмашку, чтобы штангу опустить.