Волчина позорный

— Ты был прав, — сказал Александр Павлович. — Полчаса назад меня возле дома ждали двое из той гоп-компании, которая подпольно шустрит где-то. Что-то втихаря производит и «жмуров» нам подарила шесть экземпляров. Просили не участвовать в расследовании. Боятся, что я всё раскопаю. А другие вроде не сумеют.

— А я тебе что говорил, — Боря помолчал и усмехнулся. — Ну, то что тебя сдадут этим козлам «подпольщикам» — я был уверен сразу. Только кто? Ты начальнику своему скажи, чтобы написал бумажку, из какой понятно, что для расследования убийств создана группа из пяти человек. Только убийств. Понял!? Но Маловича в списке быть не должно. Бумажку покажи тем, кто завтра точно придёт за ответом.

— Удостоверение надо другое, — задумчиво сказал капитан. — Я вчера понял из разговора с теми хмырями, что им сказали тормознуть конкретно Маловича. Считают, что я точно найду тех, кто шестерых «зажмурил».

Александр пришел на работу и пересказал командиру разговор с братом.

Полковник достал чистое удостоверение, приклеил фотографию. В личном деле две запасных лежали. Написал всё, что надо тушью чёрной, поставил печать Главного управления уголовного розыска, подул на тушь аккуратно и подал его Маловичу.

— Во, блин! Опять я старлей! — засмеялся Александр. — Зиновьев Игорь Фёдорович. Так у нас же есть натуральный Игорь Зиновьев. Тоже опер.

— А вот на всякий случай, если вдруг будут проверять эти ухари, — улыбнулся хитро Лысенко, — А он и в списке есть, и у нас официально в штате. Зиновьев. Никто на вас любоваться к нам не придёт. Не смотрины же.

— Ну, что… Добротная «легенда», — Малович засмеялся и спрятал «корочки» в карман кителя. — Я сейчас пойду, поболтаю с заместителем бухгалтера Русановым. Он в шестой больнице. Узнайте у главврача, как он там?

Полковник позвонил.

— Нормально. Ранение лёгкое. Он поправляется. Ходит. Ест нормально. Анекдоты травит в палате. Главврач, блин, а всё знает.

— Так не вы первый звоните. Народу-то на фабрике да в подпольных цехах сколько! Потому он и знает всё, — пожал полковнику руку Малович-Зиновьев. — Всё, побежал я. Через час-полтора бумага с составом группы готова будет?

— Даже раньше. Жду тебя, в общем, — полковник козырнул и сел за стол работать. — А! Ты, Саша, надень мои очки. Они без диоптрий, для солидности. Но я не ношу. Жена купила, а я их в столе держу. И без них солидный. Морда — под генеральскую форму как раз. На. Очки внешность заметно меняют. Хотя тебя вряд ли кто знает из простых работяг или их зашифрованного руководства.

Александр Павлович нацепил очки, чтобы привыкнуть к ним и вышел на улицу, огляделся. Стоявших машин не было на полкилометра влево и вправо, люди тоже ходили, не останавливаясь. Никто Маловича не отслеживал. Он быстро пошел через площадь центральную мимо памятника Ленину, вокруг которого строем ходили пионеры в красных галстуках и пилотках, а девочки — в кумачовых косынках.

Они периодически салютовали памятнику, читали бравые речёвки и пели песни про Вождя пролетариата.

До дня рождения Владимира Ильича оставалась пара недель. Великому празднику должно быть достойное поминовение. Орали горны, тарахтели барабаны и мимо статуи туда-сюда мотались крепкие пятиклассники, держащие на полированных древках кумачовые транспаранты с большими белыми буквами «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!», «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше» и «Пионеры делу Ленина верны!»

Взрослые граждане, которые имя Ильича тихо хранили в сердце и особо не тужились показывать на улице любовь к вождю, просто шли на работу. Апрель уже с восьмого дня своего к народу стал набиваться в друзья и любимцы. Необычный в этом году объявился апрель. Чаще всего — в это время снег только чернеть начинает и сморщиваться. Ещё прохладно и на лужи даже намёка не бывает. А в семьдесят первом вышло так же, как двадцать лет назад. Убрало тёплое солнце весь снег, лужи ветерок южный подсушил, над деревьями и травой тоже поработал апрель с душой. Уже раскручивались светло-зелёные листочки из клейких берёзовых почек, обрастала твердыми маленькими листьями желтая акация, а над травой кое-где покачивались на бело-розовых ножках бледные пока одуванчики.

Прошлый год принёс в Кустанай моду на цветастые мужские шляпы, одинаково короткие прорезиненные разноцветные плащи и ботинки с высоким голенищем, куда следовало заправлять брюки. Поэтому разнообразия в одежде как бы и не было. Но всё равно народ стал-таки смотреться веселее. Ещё в шестьдесят восьмом все, включая модных девушек, ходили в сером. Оно было в полоску, в клетку, в цветочек или в горошек, но серое.

Тёмное, среднее, светлое, но серое. Мужики носили серые замшевые куртки, такие же кепки или высокие головные уборы с козырьком, обшитые вокруг и поверху картонного каркаса серым твидом или бостоном. Чёрными были только все виды обуви. И выглядел народ так, будто он един и сплочён не только мыслями о коммунизме, но соединён и внешним образом общим. Не было выскочек в красных сапожках. Все были равны снаружи и, значит, внутри, в мыслях о стране победившего социализма.