Волчина позорный

А в семьдесят первом как чёрт попутал всё население. Мужики в красных, зелёных, коричневых и полосатых чёрно-белых кепках. В разномастных куртках из синтетики, вельвета и «болоньи». В таких же раздувающихся от легкого ветерка плащах, красных ботинках и крашенных в весёлые цвета фетровых шляпах с загнутыми по-ковбойски полями.

Шляпы носили и с драповыми пальто, и с болоньевыми курточками, снизу затянутыми витым шнуром, и просто с костюмами, когда уже ощутимо теплело. О женщинах рассказывать сложнее, поскольку с начала семидесятых всех накрыла западная мода, непонятно как просочившаяся в замечательную, но всё же глухую Кустанайскую провинцию. С весны по городу носился сложный душный запах смеси духов. Польских, чешских, латвийских, московских и даже чисто французских.

Если не было ветра, то ходить надо было бы в противогазах. Запах висел тяжелый и ядовитый. Расцветки, ткани и фасоны всего, что стали носить дамы описанию не поддаются, потому и не описываются. А кроме шмоток пёстрых яркости жизни и радостных чувств добавляли огромные стенды-плакаты на фанере или загрунтованной жести, которые прибивали к столбикам и вколачивали вдоль всех улиц, не слишком удалённых от центра города.

На плакатах комбайны косили пшеницу с огромных полей, девушки в белых халатах и косынках доили коров. Сталевары, которых никогда не было в Кустанае, стояли со счастливыми лицами возле домны, засунув в расплавленный метал штуки три длиннющих кочерги. Другие плакаты напоминали, что народ и партия едины, причем народ шел строем по низу плаката, а вверху сияли портреты членов политбюро.

На домах вдоль главной улицы имени Ленина прикрепили большие буквы, которые советовали летать самолётами «аэрофлота», хранить деньги в сберегательной кассе и все силы и знания отдавать строительству близкого коммунизма. Вокруг парка культуры и отдыха между газетными, пивными киосками, тележками с мороженым и пирожками, между сифонами с колбами, наполненными сиропом для газированной воды, да вокруг желтых бочек на колёсах, откуда наливали пиво или квас, торчали покрашенные под бронзу гипсовые девушки, держащие на вытянутых руках огромные снопы пшеницы.

Спортсмены, состоящие из гор гипсовых мускулов, поднимающие здоровенную штангу и представители достойных профессий — гипсовые учителя с книжками, врачи со стетоскопами, переброшенными через руку. Инженеры-проектировщики с большими циркулями стояли рядом со строителями в касках, очках от пыли, с кирпичом в одной руке и со шпателем «соколком» в другой. В общем, красивым и светлым был весенний Кустанай.

— Если бы, блин, не преступность, — подумал Малович, поправил бежевую фетровую шляпу, очки в роговой оправе и одёрнул коричневый бостоновый пиджак, проходя неторопливо мимо пионеров возле трёхметрового Ленина и вдоль флагов всех республик СССР, воткнутых по длине здания обкома. — Но и её, мля, мы почти уже искоренили, а к началу коммунизма, к восьмидесятому году, добьём окончательно. Задушим в милицейских объятьях.

С этой оптимистической мыслью он пришел в больницу номер шесть к раненому Русанову, чтобы узнать, зачем Иванов убить его собирался.

— Добрый день, — сказал Малович. — Мне нужен Русанов.

— А Вы кто? — спросил рыжий дядька лет пятидесяти. Гладко побритый и причёсанный, с пробором, сделанным с помощью бриолина.

Малович достал удостоверение, раскрыл и поднёс к глазам рыжего.

— А! — не очень удивился дядька. — Садитесь на стул вот этот, товарищ Зиновьев. Нашли Иванова? Слышал от наших, что поймали. Убить хотел, подонок. Меня зовут Алексей Иванович.

— Выздоравливайте, Алексей Иванович. Да… Нам Иванова сейчас к суду готовить. Нужна полная картина. Может он и шофёра с фабрики кожзаменителей застрелил? Добавить бы шофёра к Иванову. Тогда сядет лет на двадцать. Знаете об этом убийстве?

Русанов закрыл глаза. Помолчал.

— Мы с ними работаем. Мы куртки короткие шьём из заменителя кожи. У них и берём материал. На натуральную кожу у нас денег нет.

— Так, говорю, может Иванов и шофёра застрелил?

— Его же зарезали, — сказал Русанов и приложил ладонь к губам. Понял, что проговорился — Хотя…Не знаю точно. Говорили так.

— Ладно. Разберёмся, — Александр Павлович сделал вид, что оговорки не заметил и нацепил шляпу на колено. — А Вас-то за какие грехи убивать он собрался? Вы, можно сказать, его очень выручили, ошибки его исправили. Там, я посмотрел, Иванов обсчитался аж на тридцать восемь тысяч. А Вы заметили и всё выровняли. Ему, догадываюсь, про ошибки сказали. Он бы и сам исправил после Вашего замечания. Но какого чёрта Иванов побежал вместо благодарности ножом Вас резать? Может он ненормальный?

— Да нормальный он. Просто наорал я на него сильно при людях. Разозлился просто. Думал, сам быстрее сделаю. А он психанул, — объяснил Русанов.

— Узнал, что вы его выручили и побежал Вас убивать, — Малович поднялся, надел шляпу. — Понял. Логично. И всё у Вас хорошо. Как говорил товарищ Бендер: «С таким счастьем, да на свободе!» Ну, поправляйтесь.