Волчицы из Машкуля

— Брат… брат… почему ты отворачиваешься, когда я обращаюсь к тебе с мольбой? Паскаль, именем нашей матери, позволь мне обнять твои колени! Вспомни, как мы вместе плакали в детстве, которое те первые синие сделали таким ужасным. Прости меня за то, что я свернул на кривую дорожку, уготованную нашим отцом для нас двоих. Увы! Я тогда не знал, что когда-нибудь мы встретимся врагами! Боже мой, ты не отвечаешь мне, Паскаль! Ты по-прежнему отворачиваешься от меня… О! Мое бедное дитя, мой бедный маленький Луи, я тебя больше никогда не увижу! — продолжал шуан. — Умоляй своего дядю, умоляй его за меня! Он любил тебя как собственного сына, попроси его от имени твоего умирающего отца, чтобы он позволил мне предстать перед Богом раскаявшимся грешником… Ах, брат, — прошептал он почти в экстазе с сиявшим от радости лицом, — ты смилостивился надо мной… ты прощаешь меня… ты протягиваешь руку ребенку… Боже, теперь ты можешь принять мою душу, мой брат простил меня!

И он повалился на землю, с которой приподнялся в предсмертной агонии, чтобы протянуть руки к призраку.

Пока Жозеф говорил, дышавшее ненавистью и жаждой мщенья лицо вдовы постепенно прояснялось. А когда Жозеф упомянул имя своего сына, которого бедный Паскаль любил как родное дитя, на ресницах Марианны блеснула слеза. И наконец, когда при свете факела она увидела, что на лице умиравшего словно отразилось какое-то неземное сияние, она упала перед ним на колени и, сжав руку раненого, произнесла:

— Я верю тебе, Жозеф. Господь открывает глаза умирающему, чтобы представить его взору бесконечные небесные просторы. Как Паскаль простил тебя, так и я прощаю. Как он забыл, так и я забыла все причиненное тобой зло, чтобы помнить только о том, что ты был его братом. Брат Паскаля, уходи с миром!

— Спасибо, — прошептал Жозеф; голос его был еле слышен, а на губах выступила красная пена. — Спасибо! Но что будет с моей женой? С детьми?

— Твоя жена — моя сестра, а твои дети — мои дети, — произнесла торжественно вдова. — Уходи с миром, Жозеф!

Рука шуана потянулась ко лбу, словно он хотел перекреститься, его губы еще шевелились, но, по-видимому, он уже обращался к тому, кто находился в потустороннем мире, ибо на земле никто не смог бы разобрать его слов.

Затем его глаза округлились, он вытянул вперед руки и глубоко вздохнул.

И это был его последний вздох.

— Аминь! — произнес метр Жак.

Стоя на коленях у тела усопшего, вдова еще некоторое время молилась, удивляясь, что можно так горько оплакивать человека, из-за которого она пролила столько слез.

Со всех сторон ее обступила тишина.

Возможно, метру Жаку показалось, что тишина слишком затянулась, ибо неожиданно он воскликнул:

— Проклятье! Никто не подумал о том, что здесь есть еще один живой христианин! Я говорю, что один, так как нельзя назвать Иуду христианином.

Вдова вздрогнула: из-за умершего она забыла об умиравшем.

— Я вернусь домой и пришлю вам помощь.

— Помощь? Ко всем чертям! Мне окажут помощь только для того, чтобы отправить на гильотину. Благодаря тебе, вдова Пико, я умру как солдат. Такая смерть мне больше по сердцу, и я вовсе не хочу менять ее на другую.

— А кто сказал, что я выдам вас?

— А разве вы не из синих и не жена синего? Черт возьми, вдова, вас только поблагодарят за то, что вы выдадите метра Жака!

— Да, мой муж был патриотом, и я придерживаюсь его взглядов. Однако я ненавижу предательство и предателей. За все золото мира я не выдам никого, даже вас.

— Вы ненавидите предательство? Эй, ты слышишь? Нет, я не сдвинусь с места.

— Жак, я пойду за подмогой, — сказала вдова.

— Нет, — ответил хозяин братьев-кроликов, — я знаю и чувствую, что пора свести счеты с жизнью. Я столько лет скрывался по норам, что уже сыт ими по горло! Часа через два или самое большее через три я навсегда затеряюсь в моем последнем прибежище — в самых прекрасных и бескрайних небесных ландах! Но вначале выслушайте меня.

— Говорите.

— Вот он, — продолжал он, пнув ногой Куртена, словно рядом с ним лежала грязная скотина, — вот он за несколько золотых монет продал человека, который был для всех святым, и не только потому, что ему Всевышним было определено носить корону, а потому, что у него благородное, доброе и великодушное сердце.

— И этому человеку, — вставила свое слово вдова, — я предоставляла кров под крышей моего дома.

(В портрете, начертанном метром Жаком, Марианна узнала Малыша Пьера.)

— Да, вдова Пико, вы уже раз спасли его, я знаю об этом. И потому, уважая вас, решил обратиться с просьбой.

— Говорите, что нужно сделать?

— Подойдите поближе и наклоните ко мне ухо; никто, кроме вас, не должен слышать то, что я сейчас скажу.

Вдова обошла Куртена и склонилась над раненым.

— Надо, — произнес он вполголоса, — предупредить человека, что скрывается у вас.

— Кого? — спросила удивленно вдова.

— Того, кто укрывается в вашем коровнике и к кому каждую ночь вы ходите, чтобы ухаживать за ним и утешать.

— Но кто же вам сказал?..