Волчицы из Машкуля

— А чему радоваться? — спросил старый егерь.

— Хотя бы тому, что такой верный слуга, как вы, всегда рад счастью своих хозяев, а последние двадцать четыре часа у нашей амазонки настолько довольный вид, что ее радость должна была бы отразиться и на вашем лице.

— Дай Бог, чтобы эта радость подольше продлилась! — произнес с сомнением в голосе Жан Уллье, подняв глаза к небу.

— Как, мой дорогой Жан! Вы что-то имеете против браков по любви? А я их так обожаю, что всю свою жизнь только бы их и устраивала.

— Я не имею ничего против брака как такового, — ответил Жан Уллье, — только я против такого мужа.

— И почему?

Жан Уллье замолчал.

— Говорите, — настаивал Малыш Пьер.

Вандеец отрицательно покачал головой.

— Прошу вас, мой дорогой Жан, мне нравятся обе ваши дочери, — ибо мне известно, что вы их считаете своими детьми, — не таитесь от меня. Хотя я и не папа римский, но мне дано право — и вы это знаете — соединять людей и отпускать грехи.

— Я знаю, что вы многое можете.

— Тогда признайтесь, почему вы не одобряете этот брак?

— Потому что имя, которое будет носить будущая жена господина Мишеля де ла Ложери, покрыто несмываемым позором и вовсе не стоит менять на него одно из самых старинных имен в стране.

— Увы! Мой храбрый Жан, — продолжал с грустной улыбкой Малыш Пьер. — Вы, очевидно, не знаете о том, что прошли времена, когда дети были ответственны за добродетели и за ошибки своих отцов.

— Да, я этого не знал, — сказал Жан Уллье.

— А теперь, когда мы отвечаем сами за себя, — продолжал Малыш Пьер, — мы, похоже, взвалили на себя непосильный груз! Посмотрите, скольких он раздавил, сколько людей покинули наши ряды, а ведь их имена просто обязывали их быть вместе с нами! Напротив, надо быть признательным тем, кто, вопреки примеру отцов и своему положению в обществе, отбросив честолюбивые планы, продолжает следовать в несчастье рыцарским представлениям о чести и верности.

Жан Уллье поднял голову и с ненавистью, которую он даже и не попытался скрыть, начал:

— Но вы, возможно, не знаете…

Малыш Пьер прервал его.

— Напротив, — произнес он, — я знаю, в чем вы обвиняете ла Ложери-старшего. Но мне также известно, чем я обязана его сыну, получившему из-за меня рану, продолжающую еще кровоточить. Что до преступления, совершенного его отцом, — если его отец действительно виновен, что известно одному только Господу Богу, — не искупил ли он его своей трагической гибелью?

— Да, — ответил Жан Уллье, невольно опуская голову, — вы правы.

— Неужели вы отважитесь оспаривать решение Божьего суда? Неужели вы смеете думать, что тот, перед кем он предстал бледный и окровавленный после неожиданной и трагической гибели, отказал ему в своем милосердии? И почему, когда, возможно, сам Бог удовлетворен возмездием, вы считаете себя вправе судить его строже, чем на Небесах?

Жан Уллье слушал не перебивая.

Однако, несмотря на то что слова Малыша Пьера затрагивали его религиозные чувства и подрывали уверенность в виновности барона Мишеля, им все же не удавалось вырвать ненависть из его сердца.

— Господин Мишель, — продолжал Малыш Пьер, — славный и храбрый молодой человек, добрый и скромный, простой и преданный; а то, что он богат, так это только пойдет на пользу; я считаю, что ваша молодая хозяйка с ее чересчур цельным характером, независимостью суждений не найдет себе лучшего мужа; я уверен, что она с ним будет счастлива. Мой бедный Жан Уллье, не надо гневить Бога. Забудем прошлое, — добавил он со вздохом. — Увы! Если мы будем все время копаться в прошлом, мы не сможем любить в настоящем.

Жан Уллье покачал головой.

— Господин Малыш Пьер, — произнес он, — как истинный христианин вы произнесли замечательные слова, однако есть нечто такое, о чем нельзя забывать. К несчастью, таково мое отношение к отцу господина Мишеля.

— Жан, я не выспрашиваю у вас секретов, — заявил торжественным тоном Малыш Пьер, — но, как я вам уже сказал, молодой барон пролил за меня кровь; он был моим проводником, он предоставил мне убежище в этом доме, принадлежащем ему, и к нему я испытываю больше чем чувство привязанности, я ему признательна, поэтому мне горько сознавать, что нет единства среди моих друзей. Итак, мой дорогой Жан Уллье, зная, как вы мне преданы, я прошу вас если не отказаться от своих воспоминаний — раз вы считаете, что нельзя по своей воле забыть то, что уже произошло, — по крайней мере, относиться к нему с терпимостью до той поры, пока уверенность в том, что сын человека, который был вашим врагом, составил счастье выросшей на ваших глазах девушки, не вытеснит из вашей души всю скопившуюся в ней ненависть.

— Пусть счастье придет откуда пожелает Бог, и я ему за это вознесу молитву; однако я не думаю, что оно войдет в замок Суде вместе с господином Мишелем.

— А почему, скажи-ка на милость, мой славный Жан?

— Потому что, господин Малыш Пьер, с каждым днем я все больше и больше сомневаюсь в чувствах господина Мишеля к мадемуазель Берте.

Малыш Пьер в раздражении пожал плечами.

— Позвольте мне, мой дорогой Жан Уллье, — сказал он, — усомниться в вашей осведомленности в любовных делах.